Пронзив меня взглядом, невестка сказала:
– Ну что, все еще не избавилась от драгоценностей?
– Ты это о чем? – мягко спросила я.
– Не строй из себя оскорбленную невинность. Разве не ты задушила ее? Впредь с тобой надо держать ухо востро. Какой ужас!
Невестка моя была не красива и не дурна собой. Но сейчас, раздобрев, она потеряла всякую привлекательность. У нее было чувственное лицо, не лишенное, впрочем, бездушия, что особенно ярко проявилось теперь.
Она сказала:
– Я пока никому не говорила, что ты сделала. Да и ни к чему. Знаю, у Пишимы было больше сотни бхори золотом.
– Зачем ты мне все это рассказываешь? – притворилась я простачкой.
– Не прикидывайся дурочкой. Не то сообщу в полицию. Братец твоего свекра, поди, уже выкладывает им все начистоту. Они схватят тебя и заберут по обвинению в убийстве и воровстве.
– Но ведь я ничего такого не сделала, – испуганно проговорила я.
– Мы перероем у тебя все вверх дном и тогда поглядим, ежели ты, конечно, не успела избавиться от драгоценностей. Еще никогда не встречала опасной женщины вроде тебя. Ты же ходячий ужас! Надо бы предупредить Тхакурпо.
У меня на глаза навернулись слезы. Разве я могла кому-то все объяснить? Да и кто мне поверил бы?
Невестка сказала:
– И не пытайся разжалобить меня слезами. Послушай, раз уж ты все украла, у тебя нет выхода. Я хочу половину. Пятьдесят бхори, ни больше ни меньше. У меня есть верный ювелир. Он разделит все поровну. Никто не узнает. Сейчас в доме ни души. Поделим все у меня в комнате. Идет?
Я ничего не ответила.
Через некоторое время она сказала:
– Значит, хочешь оставить все себе?
На раскаленной под солнцем крыше ступни у меня пошли волдырями. Невестка была в тапочках. А я босая. Но, не обращая внимания на ожоги, я сказала:
– Ты, верно, думаешь на меня потому, что я родом из бедной семьи.
– Ничего я не думаю. Я все видела. Своими собственными глазами. Ты не просто бедная, ты еще и плохо воспитанная. И тебя, предупреждаю, ждут большие неприятности, если откажешься от моего предложения.
Разволновавшись, я решила во всем признаться. Снять, по крайней мере, тяжелый камень с души. Впрочем, она могла мне не поверить. Ну и что?
Вдруг на другом конце огромной крыши я увидела женщину в простеньком белом вдовьем сари: она снимала платье, развешанное для просушки. Женщина повернулась ко мне.
Я похолодела, несмотря на нестерпимый зной. Это была Пишима.
Тут на террасу выскочила подсушить волосы одна из девчушек, живших с нами в доме. Она села напротив Пишимы и даже поглядела на нее. Но выражение ее лица при этом ничуть не изменилось. Я поняла, что она не видит Пишиму.
– Что это ты вдруг так побледнела? – полюбопытствовала невестка. – Испугалась? То-то. Потому как, если б ты не испугалась, у тебя и впрямь были бы неприятности. А поделишься драгоценностями, тебе и вовсе нечего будет бояться.