Тысяча лун. Себастьян Барри

Розали обмыла брата дочиста и с помощью Лайджа Магана уложила в тесной комнате на задах, где Теннисон спал. Я видела, как она приглаживает ему волосы бриолином, который нашелся у Джона Коула. Теннисон не мог сказать ни единого слова. У него силой отняли все слова. Розали все умоляла сказать, кто его так, но он только смотрел, как испуганный ребенок. Я увидела синяк – темный, как только что вспаханная борозда; он наливался еще страшнейшей темнотой там, где каким-то орудием ударили по черепу. Розали велела мне растолочь соцветия гиацинтов, которые она собрала и засушила прошлой весной; она всегда поила меня их настоем, когда у меня были лунные дни, а сейчас добавила их в воду, которой обмывала брата, и от него самую чуточку запахло весной. Розали хотела смыть с него чужую жестокость.

      Теперь горевала Розали, а я варила ей бульон. Забота о Розали стала для меня маленьким талисманом. Человечью душу отчасти врачует чужая печаль. Я это открыла. Но это не слишком странно, ведь мир сравнительно с другими вещами вообще загадка.

      Происшествие с братом потрясло Розали. Воскресило все ужасы прошлого, когда они оба не знали, отпустят их на свободу или навеки погрузят в рабство. Им суждено было отведать еще горшие истины, это уж точно.

      Я происхожу из печальнейшей на свете истории. Я одна из последних, кто знает, что было отнято у меня и что было у меня до того, как его отняли. Такой груз печали сокрушил не одну голову. Видали вы пьяных индейцев, индейцев в лохмотьях? Вот что случается, когда король отягощен печалью. Но дело не только в этом. Мы думали, что мы – сокровища и чудеса. Мы знали, что это так. Иначе как бы мы были настолько счастливы детьми. Мир, что делался хорошим ради ребенка, – хороший мир. И дело не только в том, что его уничтожили. Дело в приказе, что отдавали так часто: «Убить их всех». Спросите Томаса Макналти, он его слышал много раз. И повиновался. И Джон Коул тоже. Дикий Старлинг Карлтон. Да и Лайдж Маган. Все равно – девочку, мать, младенца.

      Одно лишь касание белого человека, одно его приближение предвещало смерть.

      Для нас жизнь каждого из нас была великим сокровищем. Но белые люди оценили нас в другую цену. Мы были ничем, а значит, убить нас означало убить ничто и ничего не значило. Убить индейца – не преступление, ведь индеец – это ничего особенного.

      Я это знаю. И потому записываю.

      Теннисон Бугеро был теперь до какой-то степени гражданином, поэтому, может быть, его избить – все-таки преступление. Разве не за это шла война? Казалось, что да. Поэт Максуини велел Томасу Макналти и Джону Коулу идти воевать именно за это. А может, Томас просто посмотрел на поэта Максуини и понял, какая это замечательная душа. То есть он тоже король и тоже порядком бедствовал, но у такого человека золотой свет вокруг головы. Поэт Максуини, он был как эти картинки с Иисусом, на которых золотой обруч сверху. Томас и Джон Коул долго не возвращались, а мне нужно было быть с ними. Я тогда еще не излечилась от жизни – может, и по сию пору не излечилась. Но тогда еще точно нет. Но поэт Максуини, с узким