Не читайте в детстве умных книг, будет шанс вырасти здоровыми. Спасибо тебе, судья, которая вместе с приговором готовила прошение о помиловании несовершеннолетнего. Она сказала, что надо ехать в колонию, помиловать можно только оттуда, и она добьется этого. Есть к кому обратиться в Москве. Она исполнила все, что пообещала.
Низкий поклон вам, дети Арбата.
***
В сентябре я пошел не в школу, а поехал в Хакасию, впервые в жизни покинув землю гиляцкую.
Приказ НКВД СССР от 21.06.1943 года «Об организации детской трудовой колонии УНКВД в Хакасской автономной области». Там уже холодно в октябре, и вот я опять марширую у входа в столовку. Только теперь в телогрейке с нашивкой на груди и в кирзачах на четыре размера больше. Хорошая музыка – марш, хороший строевой шаг, а перед переодеванием была дезинфекция. Кучка голых замерзших пацанов, непонятного пола грузное и коротконогое существо, вроде как женщина, обрызгивает нас какой-то гадостью, стараясь попасть в глаза и на письку. Рядом кенгуру со здоровенной красной повязкой непрерывно орет, не вынимая изо рта папиросу, вроде, эта женщина – воспитатель. Обед с этапа просто царский, потом опять маршируем в свете прожекторов. Снег валит, сопли прилипают к рукам, и слезы, наверное.
В школу записали в седьмой класс почему-то, ходить не хотел, за это не кормили, стращали, иногда били покаявшиеся активисты. Под ноябрьские пришла бумага, я ее не увидел, но знаю, что она всю жизнь за мной ходила. Бумага была из приемной Подгорного и подписана секретарем верховного совета СССР Георгадзе. Утром пришло письмо, а вечером меня уже выкинули за пределы лагеря, кажется, с сожалением. Спешили. К большому красному празднику меня помиловали благодетели, и сроки надо было строго выдержать. Сунули в жесткий вагон без воды и хлеба, наверное, думали, где встретят, там и покормят. Те же думали: где провожали, там накормили. «Ленин, а хлеба не дали». Я был точно уверен, что нет моей вины в том, что у подлинника Леонардо, сидя на золотом унитазе, Георгадзе застрелился. Не во мне причина, но должна же она быть?
Добрался до устья Амура, возвращался блудный сын в землю гиляцкую. Туман и дождь, ветер и град, а в «Ил-14» окна квадратные. Посадили на первое сиденье, как кошку. Спецпассажир, телогрейка с биркой, из ворота тонюсенькая шея с маленькой лысой головкой и четырехдневный, голодный блеск в глазах, – человечек. Сижу уже долго-долго, часов-то нет. Один, никого не садят. Полетим или нет? Полетим: от барака с гордой надписью «Аэропорт» ведут человек 15. Скрипят по лестнице, смеются, в основном, все веселые. Увидев меня, делают вид, что не увидели. Самолет натужно ревет, вибрирует и, опираясь на снег и туман, взлетает.
Сзади хохочет офицер, целуется с молодой девушкой, начали доставать из сумок, шелестеть, разворачивать и открывать. Тогда