– И ты не скажешь ничего о том, что произошло? – спросил Фук.
– Ну, зачем стал бы я об этом рассказывать? Твой сын останется со мною. Если король опять прикажет мне оставить Певнсей, который я должен охранять от врагов Англии, если король вышлет против меня своих воинов, как против изменника, или если я узнаю, что король, лежа в своей постели, задумывает зло против меня или моих двоих рыцарей, твой сын будет повешен вот из этого окна, Фук.
– Да ведь все это не касалось сына Фука, – возразила пораженная Уна.
– Разве мы могли повесить Фука? – сказал сэр Ричард. – Он был нам нужен для примирения с королем. Ради мальчика он предал бы половину Англии. В этом мы были уверены.
– Я не понимаю, – сказала Уна. – Но я нахожу, что это было просто ужасно.
– Фук не нашел этого. Он остался доволен.
– Как? Доволен, что его сына убьют?
– Нет; де Аквила показал ему, каким путем он может спасти жизнь мальчика и сохранить свои собственные владения и почести. «Я сделаю это, – сказал он. – Клянусь, сделаю. Я скажу королю, что ты не изменник, напротив, что ты лучше, храбрее, совершеннее всех нас. Да, я тебя спасу».
Де Аквила все еще смотрел в свой кубок, наклоняя его то в одну, то в другую сторону.
– Я думал, – сказал он, – если бы у меня был сын, я спас бы его. Только, пожалуйста, не рассказывай мне, как ты собираешься действовать.
– Хорошо, хорошо, – ответил Фук, мудро покачивая своей лысой головой. – Это моя тайна. Но будь спокоен, де Аквила, ни один волос не упадет с твоей головы, ни одна былинка на твоей земле не пострадает. – И он улыбнулся, точно человек, задумавший великое, хорошее дело.
– С этих пор, – произнес де Аквила, – советую тебе служить одному господину, а не двоим.
– Как? – возразил Фук. – Неужели я не могу служить честным посредником между двумя сторонами в наши смутные времена?
– Служи или Роберту, или королю: Англии или Нормандии, – продолжал де Аквила. – Мне все равно, что ты выберешь, но теперь здесь же прими решение.
– В таком случае, я выбираю короля, – сказал Фук, – я вижу, ему служат лучше, чем Роберту. Поклясться?
– Незачем, – ответил де Аквила и положил руку на исписанный Жильбером пергамент. – Часть наказания моего Жильбера будет состоять в обязанности начисто переписать интересную историю твоей жизни – десять, двадцать, может быть, сто раз. Как ты думаешь, сколько голов скота дал бы за этот рассказ турский епископ? А твой брат? А монахи Блуа? Менестрели превратят рассказ в песни, и твои собственные саксонские рабы станут распевать их, склоняясь над плугами, а также и воины, проезжая через твои нормандские города. Отсюда и до Рима, Фук, люди будут хохотать над этой историей и над тем, как ты рассказывал ее, вися в колодце, точно утопленный щенок. Так я накажу тебя, если узнаю, что ты ведешь двойную игру относительно твоего короля. До поры до времени пергаменты останутся вместе с твоим сыном в Певнсее. Сына я верну тебе, когда ты примиришь меня с королем.