Он сидел у огня, поджав ноги и всё так же стискивая ладонью плечо. Странница, раскрыв кожаный кошель, смешивала в маленькой чашке невесомые блестящие порошки.
Она журила меня, точно мать, она назвала меня малышом, да ещё и глупеньким, почему? И с какой стати мне кажется, что именно такого слова я заслужил?..
Рука – что рука, тьфу на неё, зарастёт, куда она денется. Худшие раны доводилось на себя принимать. А вот повадки женщины были ему непонятны, и это тревожило.
– Так чего ради ты полез не в своё дело, малыш?
Они умышляли на тебя, госпожа, хотел сказать Волкодав, но вовремя сообразил, что сложил губы не для речей, а для свиста, и, спохватившись, почёл за лучшее промолчать. Тем более что вслух рассуждать об очевидном – всё равно без толку.
Странница кивнула, не отрываясь от своих порошков.
– Умышляли, – ни дать ни взять подслушав мысли венна, сказала она. – Но ничего ведь не сотворили. Зачем же ты их убил?
Не в силах понять, Волкодав замолчал ещё крепче прежнего.
Светловолосый, умытый и закутанный в тёплое одеяло, лежал с закрытыми глазами. То ли спал, то ли молча терпел немощь и боль. Странница извлекла откуда-то серебряную трубочку, наполнила её смесью и опустилась на корточки. От неё пахло сухими травами, ни одну из которых венн не взялся бы назвать, а ещё – сыромятной кожей и пчёлами. Она улыбнулась Нелетучему Мышу, сидевшему на плече Волкодава. Зверёк на всякий случай развернул крылья, но любопытство пересилило. Он обнюхал протянутую руку и, во всяком случае, позволил прикоснуться к хозяину.
– Это действительно были очень скверные люди, и ты не мог знать, что нам не грозила опасность, – словно оправдывая Волкодава, проговорила странница. – Когда я скажу, отнимешь ладонь и приоткроешь рану, чтобы лекарство проникло внутрь. Сумеешь? Давай.
Пальцы ослабили хватку. На плече распахнулись мокрые красные губы. Полотняный рукав мигом промок до завязок. Волкодав мимолётно подосадовал о рубашке, испорченной в самом начале пути. Больше ни о чём подумать он просто не успел, потому что женщина резко и сильно дунула в свою трубку, и блестящее облачко залепило жадный рот раны.
Лучше бы она ткнула в него головнёй, выхваченной из костра.
Боль вгрызлась в кости и плоть, оборвала дыхание и, вышибая слёзы из глаз, заполнила всё тело от макушки до пяток. Волкодав ахнул и не двинулся с места, потому что дёргаться у лекаря под руками – самое последнее дело. Он уже решил, что эта боль – навсегда, но она постепенно затихла.
К венну неспешно вернулся дар слышать и понимать.
– …Ласковый, – приговаривала странница. – Но я его берегу для тех, кому он нужней. Например, для рожениц.
Волкодав скосил глаза посмотреть, есть ли ещё у него