– Есть один вариант, – продолжал между тем Персефоний. – В окрестных лесах появились волки, завтра егеря устраивают облаву, зовут и нас, из подотдела. Я могу согласиться, а вы со мной пойдете, вроде как поснимать на пленэре, мы и камеру возьмем. Когда под вечер все закончится, тихо скроемся и заночуем в лесу, а наутро выйдем к поляне, на которой и назначим поединок.
Сколь ни был Сударый малоопытен в делах такого рода, однако не мог не заметить:
– А ты уверен, что облава закончится к вечеру? Что мы не заплутаем, что не заплутают наши противники? Что, наконец, они сумеют правдоподобно объяснить, чего ради их понесло в лес посреди ночи?
– Мы не заплутаем, – сказал Персефоний. – Но вы правы, это единственное, в чем я уверен.
– Вот что, утро вечера мудренее, – решительно сказал Сударый.
– Правильно, – подхватил Персефоний. – Вы отдыхайте, а я, если позволите, потренируюсь в наведении иллюзий.
Непеняй Зазеркальевич удалился в спальню и лег в постель, однако сон не шел – напротив, ум Сударого, воспитанный и дисциплинированный более научными занятиями, нежели житейскими перипетиями, только сейчас и перестал метаться и заработал в полную силу, когда ему показалось, что имеющихся данных достаточно для анализа ситуации.
Даже теория возникла – скороспелая и ни на что не годная, поскольку подразумевала злой умысел со стороны Принципиалия и отдавала детективщинкой. Не годился сверхнигилист на роль полновесного злодея. Во-первых, потому, что Сударый не мог представить, как разумный, растрачивающий себя в демонстрации презрения к обществу, оказался бы способен что-нибудь изобрести. А во-вторых, изобретать было нечего: никаких маготехнических возможностей для того, чтобы воздействовать на готовый оптографический снимок, просто не существовало.
Конечно, вид скандалезного бунтаря может оказаться маской, а снимок не так уж трудно подменить, однако изготовить подмену непросто: для этого надо не только владеть приемами оптографии, но еще иметь актрису, которая сумела бы достоверно изобразить девицу Немудрящеву, причем не такую, каковой она является на самом деле, а Простаковью – ужасную грешницу.
Эх, если бы хоть глазком взглянуть на этот портрет, будь он неладен, если бы знать…
Часы пробили один раз, и Сударый на миг призадумался: это половина которого часа, все еще третьего или уже четвертого? Тут до слуха его донеслись из гостиной шорох и ворчание. Без особого сожаления Сударый поднялся с постели.
Как он и предположил, возвратившийся домовой отчищал стол от капель воска.
– Извини, Переплет, случайно так вышло…
– Вижу, что случайно, – буркнул тот, хотя на лице было написано нечто противоположное, так что Непеняй Зазеркальевич на миг вновь ощутил себя ребенком, который во власти азарта сродни научному ползает по столу со свечой и изучает чрезвычайно важный вопрос: а что из всего этого получится?
– Хорошо ли погостил? – спросил Сударый, чтобы переменить