Я все еще с ностальгией вспоминаю и этот городок, и те сверхъестественные ливни, последние в своем роде. Кукурузу и прочие зерновые смыло с полей напрочь; облака висели так низко, что едва не касались земли; гром в небесах грохотал, как товарный поезд. Такими незаурядными деяниями вполне можно было гордиться; можно было гордиться этими новыми широкими пространствами, ступая по этим опустошенным землям как их хозяин, а не жалкий их раб…
А вот Нью-Йорк – совсем другое дело. Хотя сперва я этого толком не понял. Мне этот город показался очередными «каменными джунглями», где вместо деревьев – огромные блочные строения, сплошное стекло и бетон, потемневшие от дождя; где над витринами магазинов в потоках льющейся с неба воды нервно мигает неоновая реклама; где люди в почерневших от влаги плащах бегут по улицам, низко опустив голову и глядя себе под ноги; где лишь изредка над темной толпой игриво качнется колючее колесо пестрого зонта. О да, думал я, все это я уже видел и раньше. Лондон, Москва, Рим – все большие города под дождем одинаковы. Да и все люди тоже.
А потом я встретил ее. Ту девушку. Вы знаете, кого я имею в виду. Я и до этого видел ее из пару раз из окна; ее невозможно не заметить – она выделяется в любой толпе. Волосы до пояса; глаза, как море; и даже в дождь в легком желтом платьице.
На этот раз она остановилась возле моего дома, надеясь укрыться от дождя в вестибюле. Случайное совпадение, знаете ли. А я как раз случайно спускался по лестнице и случайно ее увидел – она выглядела промокшей насквозь и горько плакала. Ну, я и отвел ее в свою пустую маленькую квартирку со шторами, серыми, как дождевые струи, и серым, как дождевая туча, ковром; потом предложил ей облачиться в один из моих теплых свитеров и приготовил для нее чашку чая с лимоном.
– Проклятый дождь! – с чувством сказала она.
Я подал ей полотенце, чтобы она просушила мокрые волосы. Она была натуральной блондинкой – волосы, как солнце, когда оно вдруг выглянет из-под грозовой тучи. А имя у нее было какое-то, по-моему, иностранное[40] – шведское или что-то в этом роде, – хотя друзья называли ее Санни[41]. На подоле ее желтого платья были вышиты маленькие ромашки – впрочем, может, это были самые настоящие ромашки, не вышитые, не знаю, – а на ногах – летние веревочные сандалии, зеленые такие. В общем, я тут же в нее влюбился. Любовь – трах-ба-бах! – обрушилась на меня ни с того ни с сего, точно гром среди ясного неба.
– Проклятый дождь!
– Да, дождь действительно идет, – согласился я, – но вам следовало взять с собой зонтик.
– А у меня нет зонтика!
– Прошу вас, выбирайте любой! – И я с удовольствием распахнул дверцы гардероба, демонстрируя его содержимое.
Некоторое время Санни молчала, рассматривая мою коллекцию, и ее голубые глаза раскрывались все шире и шире.
Ну, зонтов у меня, пожалуй, действительно очень много. Разных. Есть черные с тиковыми ручками