Но то случилось настолько давно, что уже могло числиться по разряду «неправды». Нынешняя же жизнь искусствоведа Алексеевой протекала монотонно и заунывно и более всего походила на регламентное течение обязательного к посещению профсоюзного собрания. Тянется, тянется нечто липкое, тягучее и бубнящее, обволакивая и убаюкивая. А коли сделаешь над собой усилие, прогонишь морок да очнешься ненадолго, так и не вспомнишь: «А про что, собственно, кино-то?» Вроде бы ты в этом фильме и главное действующее лицо, да только никакого мало-мальски от тебя зависящего действия в нем не происходит. Так, катится что-то куда-то само по себе колесом, а ты, словно та белка, сидишь в оном. Покрутился – задремал, очнулся – еще немного повертелся и – обратно в лёжку.
Самое обидное, что Самарина в наблюдениях и оценках своих не ошиблась: с некоторых пор Елена и в самом деле перестала ощущать себя Женщиной. И близких интимных отношений со Всеволодом у нее и в самом деле не было примерно… Даже и не вспомнить с ходу – сколько месяцев кряду. Но, в отличие от Люськи, которую всегда окружали поклонники, любовников Елена не имела и даже не помышляла о них. Нет, она не была ханжой, но ложиться в постель с чужим мужчиной просто так, «для здоровья», считала пошлым, а влюбляться столь безоглядно и часто, как делала это Самарина, не получалось.
Понятно, что признавать правоту подруги в данном случае Елена никогда бы не стала, но и врать самой себе попросту глупо. А с подобной самооценкой новую жизнь, согласитесь, не начнешь. Да и взаимной любви не добьешься…
Противно скрипнувшая дверь вывела Елену из невеселых размышлений.
– А Люська и где? – вопросила заглянувшая в подсобку уборщица, служившая при Русском музее, наверное, еще со времен Александра III.
– Она в Публичную библиотеку пошла, тетя Паша.
– Есть нужда туды ходить, когда у самой, под носом, натуральный публичный дом.
– А что стряслось?
– Занова́ фановую в сортире порвало. Говно аккурат в ее запасники́ текёт.
– О господи!
Елена торопливо набросила на себя казенный хозяйственный халат и, раздраженно пробормотав: «Одним фильдеперс, другим – фекалии», – бросилась на борьбу с дурнопахнущей стихией…
Пока подчиненный капитана Иващенко использовал выделенные для восстановительного сна часы неподобающим образом, сам Валентин Сергеевич стоял перед столом Томашевского и терпеливо ждал, когда на него снова обратят внимание. Вот только, завершив телефонный разговор, начальник еще нарочито долго и нарочито резкими движениями красного карандаша расчеркивал поданный ему документ.
Наконец Петр Семенович отложил карандаш, откинулся на спинку кресла и не без яда уточнил:
– Ты сам-то