Но тут появляется Марина, которая с обиженным видом заявляет мне, что не знает, чем заслужила мое неудовольствие.
– Сесиль провела с вами ночь, вы уезжаете завтра с Беллино, лишь я одна остаюсь несчастной.
– Ты хочешь денег?
– Нет, я вас люблю.
– Ты еще слишком ребенок.
– Возраст ничего не значит. Я больше сформировалась, чем сестра.
– И ты хочешь сказать, что у тебя уже был любовник.
– Этого не было.
– Отлично. Посмотрим этой ночью.
– Тогда я пойду сказать матери, чтобы она приготовила простыни на завтра, потому что служанка гостиницы может прознать правду.
Этот фарс позабавил меня в высшей степени. Выйдя из дверей вместе с Беллино, я купил маленький бочонок устриц из венецианского Арсенала, чтобы лучше принять дона Сансио, и, прежде, чем возвратиться в гостиницу, пошел с Беллино на рейд, где поднялся на борт большого венецианского корабля, только что окончившего свой карантин. Не найдя там никого из знакомых, я взошел на борт турецкого корабля, отправлявшегося под парусами в Александрию.
Едва я взошел на борт, первой предстала перед моими глазами прекрасная гречанка, которую я оставил семь месяцев назад в лазарете Анконы. Она была при старом капитане. Я делаю вид, что ее не заметил, и спрашиваю у капитана, нет ли у него каких-либо красивых товаров на продажу. Он отводит нас в каюту и открывает свои шкафы. Я вижу в глазах гречанки радость от встречи со мной. Все, что показал мне турок, мне не подошло, и я сказал ему, что охотно купил бы какую-нибудь красивую вещь, которая подошла бы его прекрасной половине. Он смеется, она говорит ему по-турецки, и он уходит. Она бросается мне на шею и, прижимая к груди, говорит: – «Вот миг удачи». Не менее воодушевленный, чем она, я сажусь, прилаживаюсь к ней и, менее чем в минуту, я даю ей то, что ее хозяин за пять лет не давал ей ни разу. Я сорвал плод и вкусил его; но чтобы его проглотить, мне нужна была еще минута. Несчастная гречанка, слыша, что возвращается хозяин, выскальзывает из моих рук и поворачивается ко мне спиной, давая, таким образом, мне время прийти в себя, иначе он смог бы увидеть мой беспорядок, что могло бы мне стоить жизни или всех моих денег, если бы удалось уладить дело полюбовно. То, что вызвало мой смех в этой весьма серьезной ситуации, это удивление Беллино, остолбеневшего и дрожащего от страха.
Безделушки, которые выбрала прекрасная рабыня, стоили мне не более двадцати – тридцати цехинов. Spolaitis (благодарю), говорит она мне на языке своей страны; но ускользает, закрыв лицо, когда хозяин велит ей меня поцеловать. Я ушел скорее грустный, чем веселый, сожалея об этом очаровательном создании, которому, несмотря на ее храбрость, небо покровительствовало только наполовину. Беллино в фелюге, оправившись от страха, сказал мне, что я продемонстрировал ему феномен, реальность которого кажется ему невероятной, но который дал ему странное представление о моем характере;