– Ни для кого не секрет, что в наше время ощущается острый дефицит мужчин, – разглагольствовала она в Лисьей Поляне, сидя за георгианским столом и уплетая рогалик. («Но у тебя-то их пруд пруди», – пробормотал Хью.) – Бедные юноши сложили головы, – как ни в чем не бывало продолжала Иззи; на рогалик толстым слоем намазывалось масло, без всякого почтения к трудам коровы. – И ничего с этим не поделаешь, надо идти дальше, без них. Современная женщина должна жить самостоятельно, не уповая на семейный очаг. Она должна быть независимой: эмоционально, финансово и, главное, духовно. – («Чушь». Это опять Хью.) – Не только мужчины жертвовали собой в Великой войне. – («Но они погибали, а ты осталась жива, в этом вся разница». Это Сильви. Ледяным тоном.) – Разумеется, – вещала Иззи, не упуская из виду, что у ее локтя стоит миссис Гловер с супницей, – женщины из низов никогда не чурались работы. – (Миссис Гловер, укоризненно взглянув на нее, покрепче сжала поварешку.) – «Коричневый виндзорский суп, как оригинально, миссис Гловер. Что вы туда добавляете? В самом деле? Как интересно». Мы, естественно, движемся к бесклассовому обществу, – реплика, адресованная Хью, но встреченная презрительным фырканьем возмущенной миссис Гловер.
– Так ты на этой неделе, значит, большевичка? – спросил Хью.
– Все мы нынче большевики, – беспечно ответила Иззи.
– За моим столом! – рассмеялся Хью.
– До чего же глупа, – сказала Сильви, когда Иззи наконец-то ушла на станцию. – А как размалевана! Можно подумать, на сцене играть собирается. Впрочем, она и мнит себя на сцене. Артистка погорелого театра.
– А волосы… – с сожалением выговорил Хью.
Естественно, Иззи в числе первых сделала короткую стрижку. Хью категорически запретил женской части своего семейства обрезать косы. Как только он обнародовал этот отеческий указ, Памела с Винни Шоукросс поехали в город, где и обкорнали себе волосы. («Для занятий спортом так удобнее», – предложила Памела рациональное объяснение.) Памела сберегла свои тяжелые косы – не то как реликвии, не то как трофеи. «Мятеж на корабле?» – спросил Хью. На этом была поставлена точка – ни он, ни его старшая дочь не любили пререкаться, и косы нашли пристанище у дальней стенки бельевого ящика Памелы. «Как знать, может, еще пригодятся», – сказала она. Никто из родных не представлял для чего.
У Сильви неприязнь к Иззи простиралась дальше прически и грима. Она так и не простила золовке брошенного ребенка. Сейчас ему, как и Урсуле, исполнялось тринадцать.
– Фриц какой-нибудь или Ганс, – говорила Сильви. – А ведь он одной крови с моими детьми. Но его мать интересуется только собой.
– И все же она не совсем пустышка, – возражал Хью. – На фронте, думаю, хлебнула полной мерой.
Как будто он сам не воевал.
Сильви тряхнула дивными волосами, словно отгоняя рой комаров. Она смертельно завидовала фронтовым приключениям