Не было среди фотографий только Бориса Викентьевича Чернышева, мужа прабабки Софьи, отца Юлии и Веры. Не захотели хранить изображение убийцы. И Владислава Богушевича, моего отца, не было. Мать извела все его фотографии, но свадебные сохранились у тетки Вали, она мне их отдала, а я спрятала в книгу «Лермонтов в воспоминаниях современников». Мои родители разошлись года через полтора после моего рождения. Отец впоследствии женился и отбыл в Каунас, а уж оттуда, не знаю как, в Польшу.
Фотография отца для моей экспозиции была не так уж и нужна, ведь в нашей жизни он не играл никакой роли. Появился и исчез. Долгие годы мы о нем вообще ничего не знали, а лет восемь назад позвонил и сообщил, что пробудет несколько дней в Петербурге и хотел бы со мной встретиться. Когда приедет – не сказал, и больше не позвонил. Я уже стала подозревать, будто кто-то меня разыграл, но первой к телефону подошла мать, и она утверждала, что это был он.
– Это его голос. И звонок в его духе. Возможно, он снова позвонит, как ни в чем не бывало, – сказала она и добавила: – Лет через десять. И опять назначит свидание.
Еще я нашла фотографию первой жены Чернышева, матери Юлии. Поначалу я решила, что это наша Ираида, сестра Софьи, такие же тяжелые сонные веки и томный взгляд, но потом прочла на обороте надпись. Ее тоже не стала ставить в собрание фотографий. Она к семье не принадлежала. Зато приложила свой портрет, где мне было лет двадцать пять, и я себе нравилась. Здесь я походила на Софью Михайловну.
Я соорудила на письменном столе постамент из книг и расставила все фотографии по ранжиру, от прапра – до меня. Это была моя семья! Вглядывалась в их лица, и странное чувство меня охватило, словами не передать. Оно торкнулось где-то в мозгу, как легкое и мгновенное головокружение. А если все-таки попытаться объяснить, очень грубо, хотя бы приблизительно, то смысл ощущения в том, что все мы тут, и мертвые, и живые, едины. Одиночества нет. Мы не случайная компания. И, как ни странно, это моя единственная «каменная стена». Только я не за «каменной стеной», а перед ней. Тоже неплохо, есть на кого опереться. Мы защищаем друг друга.
И все-таки не всех родных я собрала, не хватало здесь двоих близких мне людей – дяди Коли и тети Нины Самборских. А Костина ветка выглядит примерно так:
Как пришла мне в голову мысль спросить их, моих родственников, что они думают обо мне, о моем будущем? Однако пришла! И тогда, вглядываясь, прямо-таки гипнотизируя мою прапра – Надежду Афанасьевну, я спросила ее мысленно, как мне быть-жить?
Молчала пращурка. Похоже, ей было нечего мне сказать.
Прапрадед Михаил Самборский, честный труженик, посвятивший жизнь спасению человечества от инфекционных заболеваний, смотрел на меня с фотографии без всякого выражения. Ничего не отражалось в лице. Нет – он на меня вообще не смотрел. У него была семья, он помнил о ней, он не так часто мог видеть родных, потому что подолгу жил в кронштадтском форте. Но, конечно же, в круг