С этими словами она сбросила человеческую личину. Ее рот стал открываться все шире, распахиваясь невозможным образом. Она нагнулась над неподвижным телом ближайшего Блюстителя…
Я прижала к губам ладонь. Сумасброд смотрел на Лил с отвращением.
– Плоть, отданная по доброй воле… Ведь таково, кажется, было твое кредо?
Она помедлила с трапезой.
– Эта плоть была отдана.
Чудовищный рот не двигался, когда она говорила. В теперешнем виде он был просто неспособен производить человеческие слова.
– Кем отдана? – спросил Сумасброд. – Что-то я сомневаюсь, чтобы эти люди добровольно дали себя поджарить ради твоего удовольствия!
Она подняла руку, указывая костлявым пальцем туда, где скорчился Солнышко:
– Его добыча. Его мясо. Он был волен отдать.
Лил подтвердила мои самые худшие опасения… Я содрогнулась. Сумасброд заметил это и стал бережно ощупывать мои плечи и голову. Как ни осторожны были его прикосновения, они все равно причиняли боль, и я поняла, что к утру буду вся в синяках.
– Со мной все хорошо, – повторила я; в голове постепенно прояснялось, и я рискнула отлепиться от руки Сумасброда. – Я в полном порядке. Дай посмотрю, как он там…
Сумасброд нахмурился:
– Он тебя едва не пришиб!
– Знаю.
Я обошла его. Откуда-то сзади неслись безошибочно узнаваемые звуки: там хрустели кости и рвалось мясо. Я положила себе не отходить далеко от Сумасброда, чье мощное тело, по счастью, перекрывало картину пиршества.
Я сосредоточилась на Солнышке – во всяком случае, на том месте, где он, по моим догадкам, должен был находиться. К какой бы магии он ни прибег для расправы с Блюстителями, вся она давным-давно улетучилась. Теперь он был изранен, слаб, и боль заставляла его биться, как бьется покалеченное животное…
Ох, нет. Не так. Я всю жизнь училась по одному прикосновению определять, что на душе у человека. И в отбросившем меня толчке я успела распознать капризную злобу. Вероятно, этого и следовало ожидать после того, как кудрявая богиня велела ему ценить меня в качестве друга. Быть может, я никогда как следует не узнаю Солнышко. Но то, что непомерная гордость заставила его воспринять эти слова как оскорбление, вполне очевидно.
Он снова очень тяжело, трудно дышал. На то, чтобы меня отшвырнуть, у него ушли последние силы. Он кое-как приподнял голову и устремил на меня взгляд, полный злобы. Я это почувствовала.
– Мой дом по-прежнему открыт для тебя, Солнышко, – произнесла я очень тихо. – Я всегда помогала людям, которые нуждались во мне, и намерена делать это и впредь. И я нужна тебе, нравится тебе это или нет.
С этими словами я отвернулась и протянула руку, и Сумасброд вложил в нее мой посох. Я набрала в грудь побольше воздуха и дважды грохнула посохом оземь, радуясь привычному стуку дерева о камень.
– Дорогу найдешь, – сказала