– Ахъ, виноватъ, – закричалъ онъ, увидавъ ихъ, и, рысью выбѣжавъ на середину, закричалъ: – вальсъ!
Вронскiй покраснѣлъ, чего никогда еще не видала Кити, а Анна съ тѣмъ же холоднымъ и недовольнымъ лицомъ поспѣшно отстранилась отъ него.
«За что она недовольна имъ?» подумала Кити.
Послѣ вальса началась 1-я кадриль. И для Кити примѣты сбывались. Она танцовала не переставая. Первая кадриль съ нимъ прошла просто и весело. Онъ объяснилъ нездоровьемъ то, что не былъ въ четвергъ. Въ тѣснотѣ кадрили она и не ждала серьезнаго разговора; но она ждала мазурки и не отдавала ее. Въ одной изъ тѣхъ скучныхъ кадрилей, которыя она танцовала то съ танцующими старыми людьми, не представляющими никакого интереса, то съ юношами, представлявшими еще меньше интереса, она танцовала vis-à-vis съ Вронскимъ и Анной.
* № 28 (рук. № 103).
[691]XIII … слѣдующая по порядку.
Прямо отъ Щербацкихъ послѣ[692] мучительнаго вечера Левинъ заѣхалъ на телеграфъ и далъ знать къ себѣ въ деревню, чтобы за нимъ выѣхали лошади. Вернувшись къ брату, у котораго онъ стоялъ, онъ зашелъ къ кабинетъ брата,[693] чтобы объявить ему, что онъ завтра ѣдетъ, и прервалъ его въ его занятіяхъ. Братъ сидѣлъ съ двумя свѣчами у письменнаго стола[694] и быстро писалъ. Вокругъ него лежали открытыя книги. Онъ откинулся на спинку кресла и, поднявъ глаза, остановилъ эти свои всегда проницательные глаза на разстроенномъ лицѣ меньшаго брата. Проницательные глаза на этотъ разъ ничего не видали. Лицо старшаго брата было совсѣмъ другое, чѣмъ оно было утромъ: оно осунулось и какъ бы похудѣло; но глаза блестѣли, какъ звѣзды, блестѣли, ничего не видя и не наблюдая.
– Что, ѣдешь? – сказалъ онъ. – Что же такъ? – Онъ, очевидно, забылъ о томъ, когда пріѣхалъ братъ, за чѣмъ, на долго ли, и съ трудомъ старался вспомнить. – Что же, ты кончилъ свои дѣла…
Константинъ Левинъ понялъ, что брату будетъ стоить перерыва мыслей разговоръ его съ нимъ, и потому поспѣшно отвѣтилъ:
– Да, кончилъ. Такъ я соберу оброкъ и пришлю, – сказалъ онъ.
Сергѣй Левинъ вдругъ нагнулся и приписалъ два слова на полѣ бумаги.
– Да, да, благодарствуй, – сказалъ онъ. – Ну, прощай, Костя. Извини меня.
Константинъ Левинъ всталъ и направился къ двери.
– Ахъ да, – сказалъ онъ, останавливаясь. – Гдѣ стоитъ Николинька?
Сергѣй Левинъ нахмурился.
– Не знаю, право, впрочемъ у Прохора лакея есть адресъ. Развѣ ты хочешь его видѣть? Вѣдь ничего не выйдетъ.
– Да, можетъ быть.
– Ну, какъ знаешь. Прощай.
И Константинъ Левинъ ушелъ въ свою комнату укладываться. «Да, что то есть во мнѣ противное, отталкивающее, – думалъ онъ про себя. – И не гожусь я для другихъ людей. Гордость, говорятъ. Нѣтъ, у меня нѣтъ и гордости. – И онъ представлялъ себѣ Удашева, счастливаго, добраго, умнаго и наивнаго, никогда ни въ чемъ не сомнѣвающагося. – Она должна была выбрать его. И