Одоевский аж подпрыгнул от радости, что оказался прав, и его феноменальная память, схватившая эту строчку давно и мельком, не подвела. И процитировал с выражением:
– «Свиток Тамаха Ан Тира» упоминается в монастырских рукописях Индии в начале пятнадцатого века в привычной для Востока многозначительной стилистике – тот, кто освоит скрытые в нем знания, будет наделен силой передвигать звезды». Все…
– Диагноз ясен. Сказки про меняющие мир рукописи. Которые, как говорил Булгаков, не горят. Врал, конечно.
– Брат мой чекист. Ты плохо представляешь силу рукописей. Они – воплощенное слово. Именно обретший слово дух создал мир. Так почему слово не может изменить мир?
– Ты серьезно?
– Еще как серьезно…
– Не замечал в тебе склонности к мистике.
– А зря. Понимаешь, когда углубляешься в любую науку достаточно глубоко – хоть в археологию, хоть в химию, хоть в ботанику, понимаешь – за каким-то пределом наше рациональное осмысление не то, чтобы буксует. Оно просто перестает работать. И есть смыслы гораздо выше, чем наша логика.
– Может быть, – рассеянно кивнул я.
– Ну что, помог тебе?
– С высшими смыслами – да. А вот с рукописью не шибко. Съезжу к этому Сартакову. Может, с него толку больше будет.
– Ох, с него-то обязательно толк будет. Это мы серые подвальные мыши. А он… – Одоевский ехидно улыбнулся. – Он ого-го!
– Спасибо, Николай Вениаминович. Куда бы я без тебя… И телефончик Сартакова черкани.
– Бери, – Одоевский выдвинул верхний ящик письменного стола и протянул мне изящную, с золотым тиснением, визитную карточку. Там плотным текстом перечислялись регалии и заслуги телефоновладельца. Плюс к отпечатанным на визитке номерам был приписан авторучкой еще один – как я понял для особо-доверенных.
– Он в Москве? Не завис в экспедиции или на конференции? – поинтересовался я.
– Вчера с ним разговаривал. На работе он. И завтра в девять будет в своем кабинете. Большой педант.
– Сошлюсь на твои рекомендации?
– Конечно. Сегодня вечером ему звякну и попрошу просветить молодого человека в тонкостях истории. Ну, представим тебя моим аспирантом.
– Не смеши. С моей необъятной широтой познаний при их ничтожной глубине… Скажи, что придет журналист «Комсомолки», который пишет бульварщину про загадки истории.
– Да, бульварщина – это тебе ближе, – ехидно поддакнул Одоевский…
Внизу, пройдя мимо охранника, я остановился в дверях, боясь шагнуть вперед. И я был не один такой. Там уже столпились люди, которым, как и мне, страшно не хотелось выходить наружу.
Пока я выведывал у Одоевского нужную мне как воздух информацию, как-то неестественно резко похолодало. Градусов на десять. Душная жара уступила место промозглой зябкости, вошедшей в сговор с резкими порывами ветра, дабы доставить двуногим,