«– А сейчас все смотрят танец маленьких дедушек! – объявляет Настя и принимает осанку Юры, как она её видит».
Родители хотят воспитать из Насти типичную интеллигентную москвичку. Бедное дитё до сих пор не умеет даже крепко выругаться, например: «Кар-р-рамба!» Или хотя бы просто: «Чёрт побери!» По каждому поводу произносит «извините», «спасибо», «пожалуйста», «будьте добры»…
Дедушка считает, что в душе своей он и так добр, без дополнительных просьб.
После посещения улицы Настя непременно моет руки.
– Настенька, ты же их только сейчас мыла!
– Юра, там же микробы!
– Что за микробы?
– Ну, такие, маленькие. Заразные.
Настя пока не знает, что у слова «зараза» несколько вариантов применения.
«Замордуют эти московские родители ребёнка, – горюет дедушка, – Ох, замордуют. А ведь ему уже пять лет! У человека совсем нету детства…»
В своём детстве дедушка не помнит, мыл ли он руки вообще. А среди пацанов слыл затейником и непоседой, ну и ещё был признанным знатоком дворового фольклора.
Вспоминая своё босоногое детство (детству положено быть босоногим), дед незаметно для окружающих расчувствовался и запел одну из любимых когда-то песен с трагическим содержанием и замогильным мотивом:
…В нашем городе, на окраине
Лягушонка в помойке нашли.
Чисто вымыли, чисто выбрили.
А потом на помойку снесли…
Но, как сразу же оказалось, дед выбрал для воспоминаний неудачное время и неудачное место. Семейство сидит как раз за столом и ест ягоды. При слове «помойка» бабушка, у которой был свой вариант босоногого детства дочки работника райкома, поперхнулась вишнёвой косточкой. Откашлявшись, она набрасывается на дворового романтика:
– Ты б лучше спел, старый, что-нибудь пионерское. «На медведя я, друзья, выйду без испуга, если с другом буду я, а медведь без друга…» Иль не знаешь такую?
– Ты учишь ребёнка нападать вдвоём на одного! – сердится дед. – Таких мы в детстве…
– Ну! И что таких вы в детстве? – ехидно и с вызовом спрашивает бабушка.
Она готовится к долгим прениям по теме и заранее подбирает слова.
– Мы… – запинается дед. Он вдруг понимает, что не может вспомнить ни одного случая из своего детства, чтоб двое на одного. Тогда это было просто немыслимо. Уж неизвестно, почему. Под страхом, наверно, смерти, что ли…
– Мы подвергали таких обструкции! – ляпает дед первое, попавшееся на ум.
– Извините, пожалуйста, а как это, «об струкцию»? – спрашивает Настя. – Обо что?
– Это не тебе обструкция, это вон ему, – успокаивает внучку бабушка. А сама думает: «Что-то дед подозрительно быстро затих. Не затеял ли какую каверзу?»
Она хорошо изучила деда. Он затеял.
Дедушка