Тем часом сатрап жестокий в покоях своих у окна расширенного с женой Наталией Владимировной находился и ненавистно вниз глядел, выискивая Зарудного, коего более всего ненавидел и от присутствия которого ему нехорошо становилось – зачуток, но факт! Фа-акт. Оторвался от окна, размашисто, упруго к знакомому уже зеркалу гигантскому шагнул, на собственное изображение, в нём набычившееся, хмуро воззрился. Хотел харкнуть, харкануть не столько на «себя», сколько по привычке стародавней – плевать в зеркало и ошмётком слюны выход наружу чувствам неукротимым, порочным давать. Напыжился…
– Повели Мяхнову своему всех до единого перестрелять! Толпа разбежится, а эти останутся. Не то после не оберёшься!
…напыжился – и спёкся. Выдохнул, как плюнул:
– Ну тебя! Указчица нашлась! Иди отсюда, не мешай! Сам знаю, что делать…
– Ишь. Заговорил!! Ну-ну…
Тоже к зеркалу подалась – лоск навести. Дородная, властная, с гордыней непомерной, во взгляде да из-под бровей неженских угадываемой. Отражение напротив сказилось тотчас – чета супружеская являла собой нелицеприятное зрелище: как бы друг перед другом ни скрывали чувства низменнейшие, однако физиономии буквально перекошены от злобы и ненависти, страха подступающего… Внутри сознания копошилось тревожное, смутное-не смутное, но неприятно волнительное предощущение близкого конца – всему. Загнать вглубь нервную дрожь, вызванную и неприятием происходящего в минуты эти на площади перед обителью роскошной их, и подспудным предвидением открывающихся в скором будущем потрясений великих, и общей неудовлетворённостью вся и всем – не могли. Оба. Ни Он, ни она. Слой амальгамы впечатал в полировочку гладкую застывшие в порывах нереализованных позы – ненормальные, взбешённые… и угрожающие, и растерянные сразу… Так и стыли, пожирая глазами нечто невидимое, зазеркальное, готовое, казалось, вот-вот вылупиться из ледянистого покрова необъятного и стать не кошмаром надвигающимся, но вполне зримым и осязаемым воплощением уготованной мести. Самовлюблённая чета, хозяева Сибири русской – Он и она. Четыре кулака, стиснутых судорожно, грозили и тем, кто сейчас на площади находился, и – пуще прежнего – грозили мороку ужасному, наплыву призрачному, грядущему. Стращали тем, что, разжавшись, в патлы-кудри ближнего вцепиться