А то вы весь какой-то напряжённый.
Ах бросьте, докучают всем нам жёны,
Спросите у любого мужика.
Давайте выпьем – ну их, глупых баб.
Тем более, сегодня крайне душно.
Не наливать? Но почему не нужно?
Не пьёте? Потому что вы араб?
Ну да, вы мавр… Впрочем, не беда.
Вы знаете, а я и сам не русский.
Возьмите хоть огурчик иль капустки,
Раз в кои веки забрели сюда.
К нам, кстати, Яго утром приходил,
Соратник ваш армейский самый верный.
Купил полфунта колбасы кошерной,
И в лавке чрезвычайно наследил.
Постойте-ка, Отелло, вот те на!
Из вашего торчит она кармана!
Нет, мир не видел гаже интригана,
Он вам её подсунул, старина!
Ошибки быть не может – я не вру!
Мои полфунта, сударь, это точно.
Я надкусил вот здесь тогда, нарочно
Когда он начал пробовать икру.
Ведь он икры не купит – денег нет.
Не в тех чинах он, и не та зарплата.
А вас схватили б в дожевых палатах
С колбаской-то – и, почитай, привет.
Пришили бы попытку отравить
Любимого народом старца-дожа.
Ну Яго, ну предательская рожа!
Какую проявил, мерзавец, прыть.
Давайте, я колбаску заберу.
А то, не рóвен час, вас с ней заметят.
Ведь нет печальней повести на свете,
Чем жертвою навета пасть, мой друг.
Счастье есть!
На что мне краски и палитра,
К чему мне кисти и холсты,
Когда я, вылакав пол-литра,
Бреду в ближайшие кусты?
Укрыт их благодатной тенью,
Смотрю на неба синеву,
И в эти яркие мгновенья
Не существую, но живу!
Небес и листьев сочны краски,
И радостью душа полна;
Друзья, мы можем жить как в сказке
Среди окурков и говна!
Пусть эта сказка скоротечна,
Зато сладка она как мёд!
Ведь в ней мгновенья длятся вечность,
А остальное – не ебёт!
ОДИНОЧКИ
На зимней улице
На женщине – ни шапки, ни пальто,
Ни блузки, ни сапожек, ни жакета.
Перчаток, юбки, шарфа тоже нету,
И кажется, что что-то здесь не то,
Поскольку нет белья и нет примет,
Таких, как цвет волос или помады;
Нет женщины самой – да и не надо,
Ведь и меня, по счастью, тоже нет.
Проще простого
Трюизм2, редкостный по мощи,
Передают из уст в уста:
«Не верь твердящим «Жизнь проста!»
Поскольку жизнь гораздо проще».
Сергею Палочкину (другу и поэту)
В потоке стихов двадцать первого века
Всё тоньше поэзии чистой струя.
Осталось поэтов – лишь два человека.
Лишь два человека – Серёга да я.
Хотя