– Угу. Я понимаю, что звучит как бред, но тогда было очень страшно. А ещё помню скамейку, она такая высокая была, и ты на ней сидела, а я не мог, но хотел. И я просто ходил возле неё туда-сюда… Она была полосатая, синяя с жёлтым.
У меня даже дыхание перехватило.
– Ты не можешь этого помнить, Алекс! Тебе тогда всего два года было.
– А я помню! У неё ещё внизу, под досками болт такой большой прикручен был, и я пытался его забрать, но не мог. И я, наверное, психовал из-за этого, потому что меня наказывали – закрывали в туалете. А там труба всё время гудела, и я думал, что это бабайка сердится. Знаешь, как страшно было! И ещё, мне казалось, что я никому не нужен.
– Какой ещё бабайка? – проглотив ком в горле, как можно беззаботнее улыбнулась я.
– Которым пугала тётка такая, толстая. Она ещё глаза синей губнушкой красила. Её все дети боялись. Надя звали, точно помню.
Я тоже помнила. Это была нянечка из дома малютки. И она действительно мазала веки жирными перламутровыми голубыми тенями. Вот только я не знала, что они были в форме помады, хотя и видела такие в Галантерейном, ещё на воле, в самом начале девяностых… Так значит, она пугала Алекса, двухлетнего малыша, бабайкой? И в сортире запирала? Сучка. А в лицо мне сюсюкала, думала, что я, как и Марго, блат у начальства имею…
– А ещё что помнишь?
– Ну… Тётеньку такую, с короткими волосами. Она очень худая была и у неё глаза были чёрные-чёрные. Она мне печенье давала.
Я взяла паузу, прежде чем ответить. По-другому никак. Слишком остро.
– Это твоя крёстная, Алекс. Маргарита. Она была моей очень хорошей подругой, а ещё – первым учителем по живописи и рисунку. И твоим, кстати, тоже. Она так балдела от твоих каракулей, ты бы видел!
– Крёстная, серьёзно? А где она сейчас?
– Не знаю. Так получилось, что… кхм… – слезы душили, – что жизнь нас развела. Что ещё помнишь?
– Тебя помню.
– Правда? И какая я была?
– Ну… Всё время грустная. И волосы под косынку убирала. И вообще много таких женщин помню, с косынками. Я иногда даже путал их с тобой. Один раз побежал навстречу такой и только в самом конце понял, что это не ты. А Надя засмеялась, и мне так обидно стало. Я упал на задницу и решил, что ни за что не встану…
– И что?
– Да ничего. Заперли, как обычно, в туалете. А я там, кстати, мыло лизал.
– Чего-о-о? Зачем?
– Не знаю. Оно лежало на полу, возле унитаза, на тарелочке какой-то. Такое, знаешь, коричневое. На шоколадную конфету похожее. И я лизал. Оно сначала кислое, а потом противное…
– О, Господи, Алекс… Им, наверное, горшки ваши мыли, а ты…
И мы рассмеялись.
– А ещё там, между окном и шкафом, стояло ведро, а в нём порошок белый. И он вонял туалетом.
– Как это?
– Ну такой, резкий противный запах, не знаю, как объяснить. Им особенно воняло после того, как полы мыли. А ещё, его, кажется, в унитазы насыпали, и он от этого шипел.
– Ну понятно, это хлорка. Надеюсь, её ты не лизал?
– Лизал.
– Чего?!
– Ну то