Я слышал, как она подымается от валунов стонущим шипом, завывая водой, расхлябь, расхлябь, уум, уум, ззуууу, всю ночь напролет река говорит «зууу, зууу», звезды вправлены в крыши, что как чернила. Мерримак, имя темное, щеголял темными долами: у моего Лоуэлла на скалистом севере имелись громадные древа древности, что покачивались над затерянными наконечниками стрел и скальпами индейцев, в гальке на аспиднобрежном обрыве полно схороненных бусин, по ней ступали босиком индейцы. Мерримак налетает с севера вечностей, катаракты ссут на клоки, цеки и накипь скал, вскипь, и катит емчужно к кулешу, упокаиваясь в оброшенных каменных ямах, сланцево острых (мы заныривали, резали себе ноги летними деньками, вонючие сачки), в камнях полно уродственных старых сосучек, что в пищу не пищат, и дряни из стоков, и красителей, и заглатываешь полнортом тошнотную воду – При лунной ночи вижу я, как Могучий Мерримак пенится тыщей бледных коней на трагичных равнинах внизу. Сон: доски деревянного тротуара Моста Муди-стрит выпадают, я зависаю на балках над ярями белых коней в нижнем реве, – стонут дальше, армии и кавалерии атакующего Евпланта Евдроника Короля Грея, запетленные и кучерявые, как творенья художников, да со снежно-завитушными петушиными тогами глиняных душ на переднекрае.
Ужас у меня был пред теми водами, теми скалами —
5
Доктор Сакс жил в лесах, никакой не городской покров. Вижу, как он идет по следу вместе с Жаном Фуршеттом, лесником свалки, дурачком, хихикателем, беззубым-бурообломанным, исшрамлено-жженым, фыркателем на костры, верным возлюбленным спутником в долгих детских прогулках – Трагедия Лоуэлла и Змея Сакса – в лесах, в мире вокруг —
По осени там бывали иссохшие коричневые обочины, клонились к Мерримаку, густые от сломанных сосен и бурости, листопадают, свисток только что пронзил окончание третьего периода на зимнем ноябрьском поле, где толпы, и я, и папа стояли, наблюдая за потасовочным возбужденьем полупрофессиональных дневных матчей, как во времена старого индейца Джима Торпа[6], бум, тачдаун. В лесах Биллирики водились олени, может, один-два в Дракуте, три-четыре в Тингзборо, а на спортивной странице «Лоуэллского солнца»[7] – уголок охотника. Огромные холодные сосны сомкнутым строем октябрьского утра, когда вновь начиналась школа и пора яблок, стояли голые в северном сумраке, ждали обнаженья. Зимой река Мерримак переполнялась льдом; за исключением узкой полоски посередине, где лед хрупкий, с кристаллами течения, вся круговерченная чаша Роузмонта и Моста Эйкен-стрит распростиралась плоскостью для зимних вылазок на коньках – за компаниями можно было наблюдать с моста в снежный телескоп, когда налетал буран, а вдоль боковой свалки Лейквью миниатюрные фигурки нижнеземельных снежнопейзажей заброшенно блудили в свилеватом мире бледного снега. Синяя пила зубрит поперек льда. Хоккейные матчи пожирают костры, у которых нахохлились девчонки, Билли Арто, стиснув зубы, дробит клюшку противника пинком шипастых ботинок