В стену дома, в котором жил мужчина, был вделан лик Богородицы, на пороге их ждала женщина и оглядывалась по сторонам в тревоге, как бы кто ни увидел мужчину с мальчиком. Ведь среди солдат гарнизона, которые несколько часов назад отбили налет нормандских бандитов и не дали похитить женщин и еще больше разграбить дома, ни один не спал, все стояли на въезде в деревню, около домов, ходили по главным улицам, опасались, что грабители вернутся. Именно мужчины, которые работали в полях и пасли коз, и про рогатины которых столь пренебрежительно отозвался Рауль, подняли тревогу и оповестили гарнизон Каср-Йанны, а потом вернулись, тоже взялись за мечи и бросились бить нормандцев.
Конрада усадили на табуретку. По обстановке в доме можно было понять социальное положение хозяев… христиане… бедные христиане, живущие в подчинении у хозяина-сарацина. Мальчик растерянно обводил глазами стены и меблишку, но понимал, что людям, приютившим его у себя дома, можно доверять.
– Алфей, – произнес глава семьи и ткнул пальцем себе в грудь.
Потом положил руку на головку стоявшему рядом мальчонке примерно того же возраста, что и Конрад, и сказал:
– Микеле.
Потом указал на жену:
– Катерина.
И наконец, ковыляя на нетвердых ножках, подошла к Конраду девчушка годиков не больше двух и дернула его за полу туники.
– Аполлония, – закончил представлять отец.
В ответ Конрад, когда ему сделали знак представиться, недоверчиво тряхнул головой и опустил глаза.
Накинув на чужого мальчика сыновний бурнус, Алфей провел Конрада в дом, но теперь надо было, чтобы жители деревни не заподозрили, что мальчик пришел вместе с бандитами.
Прошел год, весь год Конрад безвыходно просидел в доме, за это время лица солдат, напавших когда-то на деревню, забылись.
Поначалу Конрад чувствовал себя пленником, узником этих людей, языка и уклада жизни которых не понимал, но со временем ласки Катерины, ее материнская привязанность, дружба с Микеле и устоявшееся течение дней смягчили