Великолепные руины. Джесс Уолтер

нас с Ричардсом война состояла из мокрого обмундирования и бесконечных марш-бросков по грязным дорогам и холмам, из окраин разбомбленных деревень да из редких допросов перепуганных замызганных крестьян, умолявших дать им еды. Небо затянуло тучами еще в ноябре, а сейчас был уже март, и казалось, этот дождь никогда не кончится. Весь март мы шагали только ради того, чтобы шагать, без всякой тактической цели, просто потому, что промокшая армия – если она не на марше – начинает смердеть, как толпа бездомных. Две трети Италии к тому моменту уже были освобождены. То есть стерты с лица земли войсками, полагавшими великолепные статуи, церкви и дома своим главным врагом. Скоро и северу предстояло стать такой же освобожденной грудой обломков. Мы поднимались по сапогу полуострова, как женщина натягивает чулок.

      Вот тогда я и начал подумывать о самостреле, только никак не мог решить, куда же лучше выстрелить. И вдруг познакомился с девушкой.

      Мы шагали по ослиному шоссе – двум колеям посреди заросшего сорняком поля. Справа и слева на холмах и в долинах появлялись деревни, по краям дороги стояли голодные женщины с выпученными, как от базедовой болезни, глазами. Дети, похожие на модернистские портреты в треснувших рамах, махали серыми тряпками из окон полуразрушенных домов и тянули к нам ручонки:

      – Dolce, perfavore. Конфе-е-еты, американо!

      Страшное цунами прокатилось по этим местам, сметая все на своем пути. Ночью мы разбивали лагерь на окраинах мертвых городков, в покосившихся хлевах, остовах крестьянских домов, на руинах империй. Каждый вечер я осторожно стягивал сапоги, снимал мокрые носки и гипнотизировал, заговаривал, ругал их на все корки, пристраивая сушиться на заборе, подоконнике или растяжке палатки. Потом я залезал в спальный мешок, засыпал, просыпался утром, полный надежд, надевал сухие носки на сухие ноги, и тут начиналась химическая реакция. Ступни немедленно превращались в две склизкие личинки какой-то неведомой твари и принимались пожирать мою плоть и сосать мою кровь. Наш юный интендант был высок, тонок в кости и чувствителен. Ричардс считал, будто он ко мне клеится. («Да я ему в жопу дам, – как-то ответил я, – лишь бы он мне ноги вылечил».) Этот интендант постоянно раздобывал для меня новые носки и всяческие присыпки, но гнусные слизняки никогда не отступали надолго. Каждое утро я вытряхивал присыпку в сапоги, надевал сухие носки и чувствовал, что мне намного лучше. Потом делал первый шаг, и слизняки снова присасывались к моим ступням. Надо было срочно что-то придумать, долго я бы так не протянул.

      В день, когда я познакомился с девушкой, я, наконец, решился. Случайный выстрел. Прострелю насквозь это проклятое копыто. Отправят меня, безногого инвалида, домой в Мэдисон, буду слушать репортажи бейсбольных матчей по радио и рассказывать племянникам героическую историю о том, как я потерял ногу (история, разумеется, будет постепенно обрастать все более и более героическими подробностями, – например, как я наступил на мину, спасая товарищей).

      В