Именно в переводах «Детского чтения» Карамзин выработал некоторые новые лексемы, усвоенные позднее русским литературным языком. Например, слово «добросовестность» впервые было употреблено в переводах из Жанлис21. Воспроизводя описания «слез и вздохов», Карамзин создавал «психологическую терминологию»22, подготавливая тем самым элементы собственной поэтики, о чем свидетельствуют почти кальки, вполне удачные:
«Je n’ai pu répondre à ce discours que par des larmes» (III, 60).
«Одними слезами могла я ответствовать на сии слова» (XIII, 105).
«À ce touchant spectacle, Delphine, hors d’elle-même, <…> ne peut exprimer que par des pleurs les doux sentiments de la tendresse qui remplissent son âme» (I, 47–48).
«При сем трогательном зрелище Дельфина, ответствовала одними только слезами которые исполняли ее душу» (IX, 58).
«… ensuite m-me Varonne <…> donna un libre cours à ses pleurs» (I, 97).
«После сего <…> г-жа Варон <…> дала свободное течение слезам своим» (IX, 117–118).
«… le repentir le plus amer rouvrait toutes les blessures de mon cœur» (I, 272).
«Горькое раскаяние растворило все раны сердца моего» (X, 124).
Стремясь в целом к точной передаче стиля французских историй, Карамзин, однако, как бы стирал нюансы, выражая целый ряд оттенков одним термином. Это происходило как из-за субъективных (неопытности юного переводчика), так и объективных (неразрабо-танности норм русского литературного языка) причин. Так, прилагательное «чувствительный» служило эквивалентом к разным по нюансам французским словам: «sensible», «touchant» («трогательный»), «attendri» («растроганный»). В свою очередь, слова «приятный», «приятность» служили для передачи отличающихся по оттенкам значений прилагательных и существительных: «agrément» («приятность»), «agréable» («приятный»), amusant» («забавный»), «charmant» («прелестный»), «grâce» («грация»), а также употреблялись в других случаях. Сравните:
«Пришедши в лета, не лишилась она искренности и тех приятностей, которые имела в детстве своем» (XIII, 101).
«… aussi Paméla, à dix-sept ans justifia-t-elle toutes les espérances que son enfance avoit fait concevoir» (III, 56). («Таким образом, Памела в семнадцать лет оправдала все надежды, которые подавала в детстве»).
Подобная практика объяснялась, по-видимому, не только трудностью подбора синонимов при недостатке развитости русского литературного языка, но и целенаправленной установкой на «приятность» и лаконизм.
Переведя последовательно одиннадцать историй, Карамзина продолжил цикл, дополнив его «сказкой», которую маркиза Клемир сочинила для своих повзрослевших детей. В выборе проявилась избирательность переводчика: из четвертого тома «Les Veillées du château» он взял только одну повесть «Daphnis et Pandrose». Примечательно, что непереведенной при этом осталась повесть «Deux réputations» («Две репутации»), резко выпадающая из домашней, интимной тональности «Вечеров» и представляющая памфлет против энциклопедистов.
Пожалуй, самой интересной оказалась тринадцатое по счету произведение – «История герцогини Ч***». Оно было взято из трехтомного романа Жанлис «Адель и Теодор, или Письма о воспитании» («Adèle