В квартиру позвонили два раза. Михаил Семеныч достал из жилета часы:
– Кто еще? Рано.
– Мань!.. Ты здесь?.. – Высокие двери распахнулись, и в комнату влетел запыхавшийся Роман, с разбега не увидел сидящего отца. – Нэп скоро накроется! Ты в курсе?..
Марья молча покосилась на сидящего сбоку отца.
– Здравствуйте, папаша! – осекся Роман. – Как доехали?
– Ори дальше, – спокойно сказал Михаил Семеныч, наливая себе чая из самовара. – Точку поставила? Еще варенья. – Посмотрел на сына: – Балабол!..
Марья послушно положила ему в розетку варенья и, защищая брата, напористо заговорила:
– И правильно. Хватит отступать перед мелкобуржуазным элементом. Рома, садись за стол.
– Элеме-е-ентом!.. – передразнил ее отец. – От дураки! Жрать чего будете?! Элеме-е-ентом!..
Роман смиренно сидел напротив отца, он был ладный, но лицом некрасив, с таким же, как у отца, разлапистым носом, что было Михаилу Семенычу приятно. У девок-то носы в мать, земля ей пухом, уточкой. «Ничего парень, – отметил про себя Михаил Семеныч, – хоть и дурак». Роман достался ему дороже всех, поэтому и любил его больше всех. Ну не больше, конечно, – Михаил Семеныч даже заерзал от этой мысли, – он всех детей любил одинаково, но все-таки те – девки, а парень – другое дело.
В десять лет Ромка с приятелями поджег сарай соседа, в двенадцать из поджиги чуть не убил товарища. За сарай Михаил Семеныч заплатил сто рублей и отодрал сына карчеткой, какой чистят трепальные станки. За пробитую голову дал уже двести и драл сына, пока не устал.
В пятнадцать Роман отчебучил похлестче: вступил в комсомол. Михаил Семеныч привычно взялся за карчетку, но Ромка, набычившись, пригрозил, что уйдет из дома, а в комсомоле все равно останется. Михаил Семеныч поглядел на него и увидел, что перед ним уже не шелудивый пацаненок, а высокий костлявый парень с прыщавым подбородком, и опустил руки. Потом, когда гнев его сошел, подумал, что ведь и сам не против советской власти, еще при царе ссыльным одежонку на этап посылал. Вспомнил, что когда в семнадцатом году его десять тысяч в банке стали достоянием свободного пролетариата, как говорила Марья, утрату переживал недолго. Да он бы и в партию вошел, если бы коммунисты – не против Бога.
– А волосы-то на виске так и не растут? – спросил он, покачав головой.
– Не растут.
В прошлом году Роман проходил практику на Кожуховской подстанции, и там произошла авария с трансформатором. Роман отличился при тушении пожара, но обгорел крепко. Примчался Михаил Семеныч и месяц не давал житья врачам, чтоб лечили лучше. Врачи взмолились, чтобы Липа с Марьей забрали отца, но Липа сказала, что на отца, конечно, постарается повлиять, хотя трудно, и добавила, чтобы лечили все-таки получше. А в назидание рассказала, как сорок лет назад, когда умер от скарлатины первенец Михаила Семеныча Коленька, отец пришел с фабрики, перекрестился, добыл где-то револьвер и пошел убивать доктора, заставившего