Она лукаво улыбнулась, не желая признаться себе самой, что ей доставляет удовольствие – глубокое и странное – мучить Христину.
И позже она думала о том же:
– Если бы во мне, наряду с жаждой унижения и боли, не жило стремление унижать и причинять боль в свою очередь, я бы превратилась в нечто скользкое и липкое.
В тот же день Войцехова завела речь о лакее Шемиота – Яне Щуреке. Барин уезжал в имение, и Щурек остается без места на летнее время. Почему бы барышне не взять его к себе в садовники? Она вовсю расхвалила Щурека, пожилого, хитрого литовца, с лицом, изрытым оспой.
На самом деле хитрая Войцехова просто изменила тактику. Что же, если барышня выйдет замуж, придется ладить с барином.
Чуть порозовев, Алина выслушала старуху. Хорошо, можно взять Щурека на лето.
Потом она сложила свое вышивание и шелковый мешок на бронзовом треножнике и размечталась о Шемиоте. Желание увидеть его наполнило ее волнением и ликованием.
– Боже мой, он приглашал меня столько раз… Не сегодня-завтра Клара утащит его из города…
И она кончила тем, что переоделась и поехала к Шемиоту в восемь часов вечера.
К ней вышла Клара, бледная и официальная.
Она сказала тихо:
– Господин Шемиот не принимает. Алина поняла, что Шемиот, значит, не слышал звонка. Ей стало весело. Она тоже не протянула руки.
– О… меня он примет.
– Вы так уверены, мадемуазель?
– Конечно.
– Но я все-таки просила бы вас приехать завтра утром или передать мне…
Клара упорствовала, заслоняя дверь своими широкими бедрами и поднимая на нее умоляющие, измученные глаза.
В ту же минуту показался Шемиот.
– Ах…
И, целуя радостно руку Алины, пропуская ее вперед, он сказал через плечо:
– Распорядитесь подать нам кофе… фруктов…, кажется, у нас есть ликер…
Клара молча исчезла.
В кабинете Шемиота Алина несколько раз облегченно вздохнула. У него… С ним… Наконец-то…
Лампа под абажуром из белых бисерных нитей освещала только стол и букет темно-красных, почти черных роз. Их благоухание, тонкое, сладкое, нежное, проникало в душу Алины, Она взяла одну из них, и, полузакрывая глаза, медленно, кончиками туб обрывала лепесток за лепестком.
Последнее время она думала, что способна на одно сладострастие, Теперь она ощущала любовь, глубокую и ясную, Она изумлялась в душе, почему она представляла его себе только жестоким, грубым, властолюбивым, в страсти утонченно-требовательным. А между тем тем он сидит возле нее в двух шагах – веселый,