Дар императрицы. Николай Николаевич Максимов

Только в действительностит она заметно влияет и на семейную жизнь, и на деловые решения мужа. Хоть она при встречах мужчин за столом почти не выглядывает из своего предпечья, готовя для них еду и закуски, а к их разговору прислушивается чутко и в нужный момент обронит как бы невзначай пару слов, направляя течение мыслей супружника в нужное русло. И все дальше идет ладно. Что касается напитков, чувашка позволяет себе лишь несколько глотков пива или медовухи. А общение с чужим мужиком на виду у всех – это вообще ни-ни, ибо такую женщину, если заметят за подобными разговорами, тут же ославят на всю деревню, и от этой «славы» не отмоешься за всю оставшуюся жизнь. А мнение односельчан для чувашей – самый сильный закон. Впрочем, кто знает, живи чувашки в городе, может, и они стали бы такими же, как русские майрушки. Город – это совсем иной мир. А еще… Еще жизнь в царских дворцах… Ее не сравнить даже с городской, ни с чем не сравнить. Бывая в наряде, Сентиер поневоле видел, как живут уже не просто горожанки, а дамы самого высшего света. Особенно его поражало то, что, даже находясь как бы в обществе своих мужей, они нет, нет, да и умудрялись уединиться с какими-то более молодыми кавалерами хотя бы на полчаса, благо свободных помещений во дворце более чем достаточно. Да и мужья их были не промах, они тоже уединялись с чужими дамами в такой же манере. И как эти люди живут семьями – этого Сентиеру, наверное, не постичь никогда.

      И все же Екатерина Вторая – она ведь не какая-то майрушка и даже не просто дама высшего света. Она же… как бы это выразить… Она же царица всея Руси, государыня-матушка-императрица!

      Однажды, – кажется, это было в субботу, – к Екатерине вошел одноглазый камергер Григорий Потемкин.

      – Рейтар, сюда никого не пускать! – строго приказал он Сентиеру перед тем как скрыться за широкой дверью.

      Прошло, наверное, около часа. За это время к этой двери приблизились лишь две фрейлины, но, узнав, что вход воспрещен, тут же удалились, что-то шепча друг другу на ухо и тихонько похихикивая. И тут вдруг, откуда ни возьмись, в зал ожидания вошел граф Орлов и прямиком направился к будуару императрицы. Сентиер поспешно встал перед дверью, преградив ему путь. Но крепкий граф будто и не заметил караульного, небрежно прикрикнув: «Пшол!», левой рукой отодвинул его и вихрем ворвался в таинственную дверь. Не прошло и минуты, как за нею поднялся невообразимый шум. Двое мужчин и одна женщина общались так неистово громко, что, казалось, дрожали даже стены огромного дворца. Прошло еще несколько минут и из будуара таким же вихрем, как только что вошедший граф Орлов, выскочил весь покрасневший камергер Потемкин. А за дверью теперь продолжали ругаться граф Орлов с императрицей Екатериной. Это препирательство тоже длилось недолго, царица выгнала и графа. Даже дверь сама растворила. Затворяя ее, она мельком взглянула на Сентиера. Наверняка просто так, попутно, но от этого взгляда парень почувствовал себя так, будто ему на голову вылили ушат студеной воды. Царица, хоть и женщина, все же царица и есть.

      – Дура¸