– Какая была команда! – вздохнул Ганичев. – Решмин, Баня, Витек Кротов… Клуб завода «Вулкан». У Бани контрабас сперли, помните? Я же за него отвечал. Ревел, как девчонка…
– Теперь писатель. Драматург, – сказал Сокольников, посмотрев на фотографию.
– А Боря свою трубу мне даже поносить не давал…
– Первый ушел, – Сокольников вернулся к столу, налил в рюмки.
– В Мраморном Носов, Гольштейн, Додик совсем еще пацан. Все танцуют, а мы у сцены столпимся, наглядеться не можем… «Глори, глори, аллилуйя…» – тихо запел Ганичев, прикрыв глаза.
– Вот так и… – Сокольников не закончил фразу, взялся за рюмку, но вдруг отставил ее, пораженный какой-то мыслью.
– Где теперь все… – покачал головой Ганичев.
– Юра, ты мне их найди. Где хочешь. Я их видеть хочу, – резко сказал Сокольников.
Джазовый теплоход вышел в море. Вставало солнце. На верхней палубе, подхватив мелодию Ганичева, играли «Глори, глори…». Струны контрабаса перебирал высокий сутуловатый человек лет пятидесяти. Аккомпанировал он серьезно и несколько чопорно. Когда началось его соло, он склонился к грифу, закрыл глаза и принялся с каким-то мучительным сладострастием дергать толстые струны.
Гудел, будто жалуясь на что-то, контрабас.
Драматург Олег Олегович Банькович, он же контрабасист с теплохода, готовился у себя дома к священнодействию. Он настроил видеомагнитофон, включил телевизор, всунул видеокассету… По тому, как он это делал, было видно, что это составляет одно из главных его жизненных наслаждений. Он предвкушал удовольствие.
Из телевизора полилась музыка. На экране появился оркестр Гленна Миллера из «Серенады Солнечной долины».
Банькович, суетясь, подбежал к платяному шкафу в углу своей хорошо обставленной комнаты и извлек из него видавший виды контрабас.
Он встал перед телевизором, повертел колки и с очередного такта включился в музыку.
Гудели струны контрабаса, а на экране худощавый элегантный Гленн Миллер в золоченых очках дирижировал своим знаменитым биг-бэндом и одиноким контрабасистом.
Банькович не расслышал, как позвонили в дверь.
– Алик, это к тебе, – заглянула в комнату мать.
– Я же просил! Кто это?! – плачущим голосом воскликнул Банькович, прекращая играть.
– Говорит, из «Скорой помощи».
Банькович насторожился, спрятал контрабас в шкаф, выключил магнитофон и сел за письменный стол с недовольным лицом.
На пороге уже стоял Ганичев.
– Здравствуйте, – сказал он, застенчиво улыбаясь.
– Здравствуйте. Простите, вероятно, ошибка. Мы вас не вызывали, – сказал Банькович.
– Баня, вы меня помните? – тихо спросил Ганичев.
Банькович вздрогнул. Его не называли так уже двадцать лет. Он внимательно посмотрел на вошедшего.
– Не-ет, – сказал он неуверенно.
– Я вам контрабас таскал. Помните клуб «Вулкан»? Я тогда мальчишкой был.
Банькович