Оля закусила губу. Низко опустила голову и, уткнувшись в плечо брата, тихо заплакала.
Проскурин передал её Введенскому.
– На, подержи! Я хоть отдохну немного.
Тем временем Горбатов, стараясь говорить спокойно, не повышая тона, продолжал убеждать людей разойтись. Однако с каждой минутой речь его становилась всё более раздражённой, а лицо, ещё недавно казавшееся спокойным и важным, – злым.
Введенский отвернулся. Поднял воротник пальто и посмотрел по сторонам.
Прямо перед ним в тридцати шагах стояли два высоких красивых здания с дорогими бутиками на первых этажах, справа и слева – ещё четыре, сзади – три.
– Чего вертишься? – спросил Юдин.
– Смотрю.
– И что видишь?
– Тоже что и ты.
– Я – дома.
– А я – проблему.
– Какую?
– Финансовую… Глянь, как здесь всё красиво и дорого.
– И что?
– А то, что ради такой вот красоты и дороговизны снесут наш старый спортзал вместе со всеми, кто его защищает. И никакой мэр не поможет.
Оля подняла голову.
– Что значит: снесут? Этого нельзя допустить… я же без гимнастики не могу… Елисей! Пожалуйста! Придумай что-нибудь. С посланником Высшего разума посоветуйся. Ты же, говорил, знаком с ним.
Введенский поцеловал Олю в лоб и, немного подумав, сказал:
– Хорошо. Я попробую.
Он закрыл глаза. Глубоко задышал: «Всего раз… всего два… всего три», расслабился, насколько это было возможно, и, представив себе Высший разум в виде наполненного желеобразным веществом желто-оранжевого шара, мысленно произнес: «Я доверяю Высшему разуму огонь своего сердца и тепло своей души». В его воображении возник белый лотос. Введенский собрался юркнуть в его сердцевину, чтобы пройти туда, где ему помогут добрым советом, как вдруг с удивлением обнаружил, что цветок исчез. Напрягая всё своё воображение, он ещё раз представил его таким, каким запомнил, когда утром навещал Пророка, ещё раз про себя повторил: «Я доверяю Высшему разуму огонь своего сердца и тепло своей души», протянул руки к появившемуся лотосу, и тут же одёрнул, увидев, как тот серебристой дымкой растворился меж пальцев.
Введенский открыл глаза. Посмотрел на напряженное лицо Оли – любимой девушки, которая ждала от него чуда, и снова закрыл.
«Какой же я всё-таки беспомощный, – подумал он. – Мечтаю исправить мир и сделать людей счастливыми, а сам одному единственному человеку, ближе которого у меня никогда не было, не в силах помочь».
Ему вспомнилось, как Оля горько плакала, думая, что он попал в плен Высшего разума, как искренне гордилась его успехами в медитации, и решил, что разобьётся в лепёшку, перевернёт город вверх дном, но не даст разрушить то, чем она так дорожит.
– Елисей,