Продвигаясь вперед, я вспомнил о маме, и мне захотелось плакать. Только теперь я понял, насколько она одинока была все это время, а я, я – это та тоненькая соломинка, за которую она держалась последние годы. Она всегда была очень доверчивой, а я всегда оставался неисправимым лжецом. Я соврал ей и в этот раз: сказал, что встану с первыми петухами, потому что хочу сходить по грибы. Для пущей убедительности даже взял с собой старую плетеную корзинку. Бабушкину корзинку. Вот, мне снова восемь. А она лишь кротко улыбнулась, кивнула и отправилась спать на второй этаж. Неужели ее материнское сердце не екнуло в тот момент? В момент моего вранья. Но что мне еще оставалось делать? Не мог же я, в конце-то концов, выложить ей все как есть! И вот я подумал, что лучше соврать, чем не сказать ничего вообще. Подумал, что так будет лучше для нее, потому что был твердо уверен, что мне не придется терзаться по этому поводу. Она запомнит это вранье, и, может быть даже, однажды ее согреют эти слова, пускай фальшивые, но сказанные из лучших побуждений. Ведь так? Ведь так? Слышишь ты меня? Слышишь? Скажи, что слышишь меня и что уши твои не забиты овсяной кашей!
Мы приехали в деревню неделей ранее, и мама планировала пробыть здесь до конца лета. Она, конечно, была городским жителем, но, как любого городского жителя, деревня прельщала ее свежим воздухом, а кроме того, мама безумно любила ухаживать за своим цветником, который был разбит ею прямо напротив крыльца нашего дома. Старенького двухэтажного дома. Не дома, нет… Домика! Всего лишь три крохотные комнатушки: гостиная, спальня и веранда. На веранде всегда было солнечно и очень душно. Там мы любили