*****
Император спит и грезит.
…В сражениях и стычках проходит вся первая половина 246 года нашей эры – и к середине лета робкие карпы, оставляя то ли римлянам, то ли на произвол судьбы свои города, веси и крепости, бегут, сверкая пятками… до самых Карпатских гор.
«О, Иисусе! Я же теперь…» – осеняет владыку Рима.
Мысль не прерывается, а естественным образом перетекает в прямую речь.
– Я нынче Карпийский Величайший! – объявляет император войскам, а разросшейся, как на дрожжах, канцелярии отдаёт приказ: – Сейчас же готовить об этом Эдикт за моей подписью и срочно сообщить в Рим! Сенаторы должны знать, что они не ошиблись в своём императоре! Пусть готовятся восславить меня официально сразу, как только судьба и Боги… эээ… как только Господь Бог позволит мне вернуться в столицу!
Голову туманят мысли, а язык вязнет в зубах и гландах (их ещё не научились при заболеваниях вырезать без последствий для здоровья).
Прямой речью и суетящейся челядью дело не закачивается, ведь виктория должна быть увековечена на материальных носителях. Посему секретари, помощники, писари, курьеры и прочая обслуга продолжают стоять на ушах – император никому не даёт ни покоя, ни заскучать, ни задремать: мол, на то и щука в море.
– Скачите в Рим и на все монетные дворы! Вручите денежным властям мои Эдикты о чеканке серии монет касательно начала новой эры в истории римской Дакии! Я – второй Траян! Я круче Траяна! – приказывает Филипп, а в голову его лезут мысли о префекте Рима и претория Гае Мессии Квинте Деции, уже за пару дней успевшем в гущах столичного народца получить неформальную партийную кличку Траян (но правящий император об этом – ни сном, ни духом).
– А если спросят, где им взять золото и серебро для чеканки, что отвечать? – мнутся посланцы.
Тут императора снова пронзает неприятная мысль о том, что недра Дакии давно опорожнены: нет там больше благородных металлов. Пусть остатки и сладки, но и остатков-то никаких нет!
– Пусть изыщут возможности! – гаркает владыка Рима. – На то они начальниками и поставлены!
…Вскоре, как назло, приходят вести, что на доведение до ума азиатского Филиппополя опять нет денег.
– Раз мы прекратили выплаты карпам и нам это недорого обошлось, пора заканчивать и с прочими варварами! – озаряет Господь Филиппа. – Больше ни денария германцам! Ни сестерция! Ни шерсти клочка с паршивой овцы!
Почти никто и не обращает внимания, не замечает, не вдумывается в то, что же такое сказал император. А тот, кто смекает, не становится буквоедом и не долго раздумывает над тем, кого или что август имел в виду под овцой.
*****
Словно по цепочке приходят в движение голодные и озлобленные северяне – горячая, не в пример южной, кровь бурлит в дикарях.
«Чтоб два раза не вставать, заодно погромим и этих», – думает во сне Филипп.
И