Тем не менее до прошлого века из России как-то не принято было бежать: земли было столько, что бери – не распашешь. Поэтому, если и бежали, то не дальше Сибири.
Век двадцатый рванул матушку-Россию так, что от социального взрыва всё заколыхалось. То были эмигрантские волны. Принято считать, что русские эмигранты «первой волны» – те, кто вынужден был покинуть страну после революции и в годы Гражданской войны. «Вторая волна» вобрала в себя тех, кто бежал из СССР или отказался вернуться домой из-за границы, оказавшись там в годы Второй мировой войны. Но были и другие эмигранты, которые покинули историческую родину до 1917 года. Я бы назвал их эмигрантами «штиля». И вот всё это штильно-волновое перемещение многотысячных масс русского народа за пределы исторической родины породило так называемую русскую эмиграцию.
Не нужно думать, что эмигранты «первой волны» оказались этакими Колумбами в непроходимых дебрях неизвестных цивилизаций. Русские есть везде. Были они везде и тогда. Что говорить, ведь именно русские первыми добрались до Антарктики; а наш Миклухо-Маклай побывал там, где действительно не ступала нога современного человека. И всё это случилось в те годы, когда каждый европеец вполне уверовал, будто с «белыми пятнами» на планете покончено давно и на все времена.
Так вот, между эмигрантами «штиля» и эмигрантами «первой волны» имелась одна существенная разница, причём принципиальная. Первые хотели уехать и уезжали. А вот большинство из тех, кто покинул родное Отечество после 1917 года, и не думало этого делать. Даже оказавшись за рубежом, они день и ночь мечтали об одном – возвратиться обратно в Россию. Не мечтали – они верили в это! Верили, что не сегодня-завтра всё вернётся на круги своя и они, наконец-то, вернутся.
Не вернулись. По крайней мере, большая часть. И самое обидное, что все эти люди не то чтобы исчезли – они растворились. Растворились в той среде, в которой очутились.
«Целый народ эмигрировал – и исчез без следа, – вспоминал русский эмигрант барон Эдуард фон Фальц-Фейн, осевший позже в крохотном Лихтенштейне. – Но в Европе трудно жить обособленно, вот и размылись понемножку. Никто не собирался устраиваться надолго, все мечтали: скоро большевиков прогонят, поедем домой. То, что эмигранты годами не распаковывали чемоданы, – это чистая правда. Моя мама в Ницце тоже не стала открывать саквояж с лучшими платьями: „Зачем потом возиться, запихивать их заново?“ Каждый день ложились спать с мыслью: ну всё, завтра-то уж точно Ленина свергнут, соберёмся – и на поезд до Петрограда…
Удивительно, но за неделю до мятежа в Петрограде никто из дворян не пронюхал, что такое произойдёт. Разговоров на эту тему не было вообще. Мой дедушка по матери, генерал Николай Епанчин, был директором Пажеского корпуса, входил в свиту императора. Он пригласил нас в столицу погостить. Только приезжаем, через день – беспорядки, митинги, стрельба! Дедушка счёл, что на квартире будет опасно, переселил