– Что у тебя болит? – спрашивает она с ходу.
– Ничего, – пожимаю я плечами.
– Может не надо,
– Глохни, а то « гравидитас» поставлю, всю жизнь мучиться будешь, – уже откровенно хохочет Вахракова.
– Чё это? – ничего не понимая, спрашиваю я.
– Хрен с ней, пусть будет грыжа -соглашаюсь я. Однако, командир роты скептически отнесся к диагнозу, но все же решил.:
– Скройся на время смотра лучше в патруле, а так, конечно же, тебя в строй – греха не оберешься, ты лучше скажи на кой хрен ты приехал?
– С военкомом бухать меньше надо было, – отвечаю я и злюсь больше на себя, чем на пропойцу майора Лапина.
– Ладно, завтра заступишь в патруль, напутствует меня ротный, и я топаю мимо всех в расположение танкистов, благо в одной казарме живём. Грустный Егор, молча пожал руку, и сунул в руки чудо инженерной мысли – машинку для порчи кожи, из моторчика, ручки от столовой ложки, и гелиевым пустым стержнем, вместо иглы или струн, проволока – полевка. Также молча вручил мне каталог татух и спросил:
– Могешь?
– Могешь, – уверенно сказал я и добавил:
– Перерисовывать не буду.
– И не надо, в зенитке Пашка может, я щас. И убежал, я остался ждать некоего Пашку и сетовать на превратности судьбы.
Зенитчик Пашка оказался вертлявым и щуплым малым, чей талант художника как раз и раскрылся в армии.
– Пикассо, бля, -только и смог я сказать. Паша задумчиво покрутил головой и произнес:
– Орнаментом захерачим, давай я вечером займусь. Пожали руки и разошлись. От нечего делать потопал за казарму, где в душевой на улице, сидели наши и пили баночное пиво.
– Панасенко в штаб вызвали, сообщает мне новость Плавин.
– И на кой? -лениво переспрашиваю я его.
– Завтра технику переводить будем, Плавину, как водителю дежурной машины, которая никуда не гоняла вообще плевать.
– И куда переводить то? – наивно интересуюсь я.
– С зимы на лето, или с лета на зиму, а так вообще похуй, Плавин запускает банку за маск. сеть.
– Плавин, твою мать! – Нестеров появляется не пойми откуда.
– Завтра