5. Пропорции
Я никогда не включаю свет, мне он не нужен, я живу не в век электричества, не в мире необходимости искусственно освещать себе путь.
Я давно знал, что будет в этот день. Я просыпаюсь, хотя, я и не сплю никогда, встаю, а вернее, разгибаюсь, ведь мой дом имеет форму ракушки, застывшего спиралевидного водоворота с неведомой черной дырой посередине.
Но когда я начинаю присматриваться к своему дому обнаруживаются две, а иногда и несчетное количество необыкновенных вещей: что он – это лист дерева, который ранней осенью становится полупрозрачным, в нем становятся видны все прожилки, все его причудливые вены, и все что натянуто между ними тает, словно парус на ветхом судне потрепанном не одним штормом, на нем появляются дырки, сквозь них ветер дует, и мелодичный свист рождает морские песни, свет начинает проникать всюду, преграды на его пути все более ничтожны – стены ракушки изъели соленые воды и морские животные, остался нерушимый скелет, кость времени, вечный указатель пути всего живого к мертвому и обратно, белый изгиб, сон того, кто действительно спит – не то, что я!
Я уже встал и осторожно ступаю на перепонки, перепрыгиваю с одной на другую, я могу двигаться по ступенькам, могу бегать по кругу с закрытыми глазами – я привык к своему дому, я иду и умываюсь водой, которая неизвестно откуда здесь взялась, я никогда не включаю свет, мне он не нужен, я рожден в век естественной ночи и вечного дня, пространство легко впускает иной свет во все свои изгибы, оно сужается и закручивается – в моем микрокосме могу жить только я – умытый и готовый к пути.
Куда можешь идти ты, разве только переползти в дальний, неизведанный еще тупик своей ракушки? – спросят меня возможные неизвестные.
Я смеюсь, мне легко смеяться над этим нелепым вопросом, ведь я прекрасно знаю как далеко может отправиться стрекоза, в части крыла которой я однажды оказался и живу последнюю вечность. И я знаю о ней все, что мне нужно знать, знаю главное – а это уже случалось не раз – когда перепонки начинают издавать особый звук и вибрировать, так что щекотно и хочется петь, все наполняется ожиданием и предчувствием долгого пути через воду, большую воду.
Я знаю что сейчас произойдет, я готов, и она знает, что я готов, я, уходя, не покидаю свой дом, а он – меня, мы неразрывно связаны, а теперь пришло время вымести весь сор и промыть скелет, перед тем как он разрушит еще одну видимость и оживет, чтобы снова стать перламутровым и переливающимся всеми цветами радуги. В моем мире не может быть никакой смерти.
Я смеюсь, я лечу!
(25.06.2016)
Маленькие серые перышки облетают с ничтожного, может и вовсе несуществующего тельца (с этой жалкой надежды, ведь все надежды тела – только в другом теле – мелко и смешно!), то что-то, что остается на их (пустом) месте сливается по цвету с непроглядным монолитом присутствия, слепого и безличного нечто, наблюдаемого мною, втайне наблюдающего за мной наблюдающим, где я только слепок, структура непонятной