– Скажите, Хафнер, – оберлейтенант немного замялся, – вы когда-нибудь поступали, как Шперрле?
– Конечно, – просто ответил капитан. —Это наша цель и наша задача. Мне приходилось расстреливать колонны беженцев республиканцев ещё в Испании.
– Почему вы так уверены, что все в этой колонне были республиканцы?
– Потому, что иначе они были бы на другой стороне фронта. Вы по-прежнему не понимаете, мой дорогой Магнус, не бывает так, что по другую сторону есть кто-то, кто не желает нашей смерти. Война по своей сути крайне проста, потому она и находит столько сторонников. Все, кто не одет в нашу форму или не на нашей земле, все они враги.
– Но дети, немощные старики?
– Ерунда, мой друг, все они враги, дети подрастут и станут мстить за своих родителей, а старики нам совершенно ни к чему. Жалость – это перегной так называемой культуры. У нас нет и не может быть жалости к врагам Рейха. А насчёт безумия…
Капитан задумался, погружаясь в глубины своей памяти.
– Помню, это было как раз в Испании, мы занимали аэродром в Саламанке, вы знаете как эти чумазые испанские крестьяне называли наши самолёты?
Магнус отрицательно покачал головой.
– Они называли нас «мускас», они поднимали головы, видели чёрные силуэты боевых машин, слышали их грозное рычание и в страхе разбегались, крича: «мухи», «мухи»! Это было презабавно. Так вот. Мы стояли в Саламанке, и мне довелось повстречать женщину, испанку, как мне рассказали, она потеряла всю свою семью или что-то вроде этого, возможно, франкисты плохо с ней обошлись, но она совершенно потеряла разум. Целыми днями она танцевала. Останавливалась на какой-нибудь улице и танцевала весь день. Одно время многие хотели посмотреть на это. И мы однажды сами натолкнулись на неё. Хочу вам сказать, это было прекрасно! Это было непередаваемо, безумие и танец, пластика её движений, которые больше не подчинялись разуму, они были так страшны и так органичны, но в тоже время нелепы. Просто завораживающе.
Я тогда был восторженным молодым человеком, подобно вам, и мне казалось, что это как раз то безумие и та красота, которая присуща именно войне. Сама война танцевала перед нами. Жаль, что это очень быстро закончилось. Кому-то из наших это всё не понравилось, в общем, кто-то прострелил ей голову.
К беседующим лётчикам подошёл невысокий очень худой офицер.
– Доброго вечера, господин Шперрле, – капитан поднялся и стал отряхивать форменные брюки, – оставлю вас с господином Ульрихом, вам есть о чём поговорить.
Капитан ушёл, а Шперрле присел на корточки,