– Не хочешь, ну и не говори, – пробурчал я и отвернулся к батарее.
А он вообще – взял и ушёл. Вернулся, правда, вскоре, но ко мне не зашёл. Повозился за дверью. Потом пропал на весь день.
А я весь тот день провалялся. Накатила злость. И всё мысли гонял по одному и тому же кругу: «Вот они, значит, какие пустынники в стиле модерн! Молятся себе втихаря в запредельных чертогах. И ангелы у них, вишь, теперь за вышибал. А у меня, типа, жизнь пропащая. Жизнь, видите ли, у меня не такая! И что? Обкурили чем-то вкусненьким! Дали понюхать и отфутболили к мамочке. Даже Царства Небесного не показали. И чем они лучше тех бандюков, что квартиру мою оттяпали? Стакан налили, димедрола подсыпали, подпись выцыганили и выперли вон, во тьму внешнюю. Хоть бы на посошок что оставили! А я-то, дурень, повёлся на сладенькое! И под чем подписался, и сам не помню – как за базар-то теперь отвечать? Ведь не какие-то там лопухи суеверные. Разве их уболтаешь? Сами кого угодно обкумарят. Думай вот теперь, как талант умножить… Да и где он зарыт-то, кабы знать? А не умножишь – айда в вечную долговую яму! Всё чётко, как в аптеке!»
Мысль об аптеке всколыхнула что-то в памяти. Заёрзало, занялось, заныло. Чем-то приторно-сладковатым, терпким и унылым. Впрочем, мысль пока что казалась слаще, чем то, о чём вспомнилось. Однако не успев ей вдоволь насладиться, я снова с содроганием вспомнил о маме: «Что я ей там наобещал? И как это осуществить? Святителю, отче, куда ж ты запропастился?!»
Но вечером я уже с остервенением сошвырнул со стола ночник и решил рано утром убраться из этих мутных чертогов.
Глава шестая
Короче, я припозднился, проснувшись лишь от того, что внезапно распахнулась дверь. В комнате горел мягкий свет, но поначалу я не придал этому значения. В дверной проём еле протиснулся дед чуть ли не с дюжиной каких-то пакетов. Пакеты приземлились на стол, и только тут я заметил, что мягкий свет излучала настольная французская лампа, точно такая же, как в моей бывшей квартире, не упустив, конечно, из внимания, на чём она стояла.
– Ты никогда не отдыхаешь, – буркнул я спросонья, припомнив бойкую фразу из старого комедийного фильма, которую герой Жерара Депардье отвешивал в адрес героя Пьера Ришара всякий раз, как тот привычно отмачивал очередной коронный номер трогательной встречи собственной черепушки с чем ни попадя. – Теперь понятно, зачем тебе митра.
Конечно, наезд был не по теме, ведь дед благополучно преодолел дверные косяки – пакетам разве чуть досталось, что не так уже трогает за душу. Но разве можно отказать себе в удовольствии представить, как он волочит в беспросветном мраке оба стола (особенно, тот старый да неподъёмный, казалось, намертво вросший в такие же древние половицы в моей комнате), а также кровать и кресло с кофемашиной – сколько трогательных моментов можно себе навоображать! И как он умудрился проделать всё это в присутствии спящего, и не только не напугать его вусмерть