Полная тишина.
– Где ж этот Дом культуры, а? – вдруг спрашивает Андерс. – Он вроде бы недалеко от центра?
Пытается говорить о другом, сидит как ни в чем не бывало, будто хочет дать мне время и возможность утереть слезы и успокоиться, чтобы я вконец не потерял лицо.
– Или… черт его знает… трудно сказать, где в этом городишке центр, – продолжает он, вроде бы готов сделать мне небольшую уступку, соглашается, что городишко – сущая дыра, будто это поправит положение.
Опять тишина.
Сижу и плачу. Андерс и Ларс не говорят ни слова, ведь, как и я сам, не понимают, что со мной. Это же абсолютно на меня не похоже. Я чувствую себя опустошенным, усталым, из меня словно высосали все силы. До чертиков утомительно находиться в твоем обществе, сказал Ларс, сплошной негатив и недовольство. Но почему они раньше-то молчали, всегда подшучивали над моим пессимизмом, всегда смеялись над моими сарказмами. Как мне измениться, если они ничего не говорят, только поддакивают. Могли бы хоть намекнуть разок-другой, я же все время был уверен, что нравлюсь им не меньше, чем они мне, а оказывается, они все время считали мое общество утомительным, считали меня негативщиком. Я поворачиваю голову еще больше направо, сжимаю губы, сглатываю.
– Останови машину! – вдруг вырывается у меня. Сам слышу, что говорю недовольно – недовольно и решительно. Кладу ладонь на замок ремня безопасности, нажимаю красную пластмассовую кнопку, снимаю ремень и все это время гляжу прямо перед собой.
– Ты чего, Юн? – говорит Ларс, причем просительным тоном.
– Останови машину! – повторяю я.
– Юн! – говорит Ларс.
Поворачиваюсь, смотрю на него и громко повторяю:
– Останови машину, черт побери!
Тишина. Секунда – и Ларс тормозит. Осторожно. Подруливает к бровке тротуара, останавливается.
– Юн! –