Как я ему благодарна за поддержку! Искренне пытался мой несчастный сборник продвинуть, мне помочь стихи доработать в соответствии с указивками. Очень искру настоящего таланта в людях он ценил. Если бы не он – не видать бы мне благоустроенной квартиры на самом излете перестройки. Так бы и умерла в своей коммуналке или доме инвалидов.
Все же были и у него свои расклады . Чего вы хотите? Власть она требует отдачи. Именно его гневная статья сильно повлияла, что одного местного старикана – религиозного диссидента – в лагерь упекли за клевету на советскую власть. А жена того поповича – от переживаний умерла. И все же человек очень хороший – чистое золото! И до – и после него – у руля местных писателей люди хужей были. Да и вдобавок после 1991 года государство сняло с содержания всех писателей страны. Спасайся кто может! И проку от членства в Союзе стало ноль. Ни дешевых домов творчества в Коктебеле, Дубултах, Пицунде, Переделкино; ни разъездов по заграницам и союзным республикам в дни советской литературы, ни легкого заработка от чтения лекций и выступлений в городе и селе.
Раньше ведь коли запланирована тебе книга раз в три года – вынь да положь! – ее уж железно издадут. Никого не волнует продается она или нет. Гонорар хороший выпишут. Народ, правда, ленился. Писали мало и вяло члены Союза. Мужики, в основном, рыбалкой да охотой пробавлялись, грибами – ягодами; а женщины домом – семьей, да на местном телевидении иногда подрабатывали. Работа легкая, непыльная…
Еще Петю вспомню. Тоже поэт. Поэтов тогда в Союз табуном валило. Техника то стихотворная разработана. Шпарь по лекалам 19 века. Версификаторство в чести. Такое стихотворное передвижничество. Вот люди живо и смекнули где теплое место! Пете дали прозвище «Охотник». Как он счастлив был уйти с завода после вступления в Союз в 1973 году. Долго шел к этой цели. Живой, способный, увлекающийся – болел охотой. Как всласть описывал характер своих собак, покупку ружья, токованье тетеревов! Чистый вятский Робинзон!
Помню говорит как то мне: Знаешь как я в литинститут поступал?» «Нет», – отвечаю. Помню, что он заочно учился и поздно, уж за 30 ему было. «А вот так! – говорит. – Я же поэт!» И остро так на меня взглянул, не сомневаюсь ли часом в этом. Я же, невинно рот открыв, внимаю с благоговением. «Тогда Илья Сельвинский курс набирал, – продолжает Петя. – Собрал всех нас, страждущих у себя на даче в Переделкино. Сели мы полукругом вокруг его письменного стола. Он в своих круглых очках за нами как небожитель наблюдает. Ну, – говорит, – друзья-стихотворцы! – покажите чего умеете. Почитайте-ка по кругу свои стихи!»
А там, в основном, москвичи и ленинградцы. Одеты модно. Молодежь рафинированная… Манерные такие мальчики и девочки. Читают с придыханием и присвистом, с большим к себе уважением и любовью. Жизни настоящей ни фига не нюхали. Всё из книг. Вторичные стишки то. Дошла очередь до меня. Поглядывают с усмешечкой на вахлака вятского. «Ну, чего умеешь? – Сельвинский спрашивает. – Покажи!» Отвечаю в тон и даже с вызовом неким: «Волком выть умею!» Тот оживился: «Давай!» Я и завыл. У меня это дело больно хорошо получалось. Потом, конечно, и стихи