И рванулся всем телом вперед…
И тогда…
Машина качнулась. Едва устояв на ногах, я понял: железный панцирь пришел в движение одновременно с рывком Кагена, только самую малость позже.
По всему выходило, что с места машину сдвинул он, Каген.
Каким образом, я не понимал, но едва уловимый гул и легкую дрожь под ногами чувствовал с той самой минуты, как машина поймала Кагена в сеть из ползучих стеблей. Ну а когда он двигался, и дрожь становилась сильнее тоже.
Небесная машина кормилась им. Небесная машина, как и ее давно умерший хозяин, тоже была охотником. Собака от начала времен охотится заодно с человеком, слушается его приказаний, вот и эта железная штука послушна, будто собака… но ведь она – не собака.
Я потянул на себя спеленавшие Кагена жилы. Как только одна отошла от затылка, все остальные разом ослабли. Вытащил я его, что-то невнятно бормочущего, из гнезда и поволок из машины наружу.
Дверь затворилась за нами.
Протащив Кагена еще всего-навсего пару шагов, я оглянулся и увидел, что машина исчезла. Хамелеон… Пройдешь мимо, и не заметишь – разве что очень повезет (или не повезет, это как посмотреть), или самой машине захочется показаться тебе на глаза. Должно быть, она лежала здесь еще в те времена, когда я был мал, но меня пощадила.
Я потащил Кагена как можно дальше, но камни преградили нам путь. Каген хватал ртом воздух, глаза его страшно выпучились, взгляд сделался дик. Уж не гонится ли машина следом за нами, прячась в потоках ветра?
– Ох-х-х… голова, – наконец простонал он и снова выругался по-английски.
– Что с тобою случилось? – спросил я.
– Не знаю.
Еще раз выругавшись по-английски, он поджал колени к груди, закачался из стороны в сторону, забормотал себе под нос что-то невнятное – то ли проклятия, то ли молитвы.
Железные щупальца пронзили его руки, но раны уже не кровоточили, будто кто-то прижег их огнем. Странно.
Бросить его я не мог. Пустится машина в погоню – что ж, умрем вместе. Однако вечерние сумерки смиловались над нами, укутали тьмой, и наутро, когда юное солнце пробудилось от сна, мы по-прежнему дышали и жили.
На следующий день двинулись мы в обратный путь, к стойбищу Людей.
– По-моему, лучше всего никому о нашей находке не говорить, – сказал Каген, прихрамывая на ходу. – Как ни прикидываю, не выйдет из этого ничего хорошего.
– Да, мой народ не поймет, – согласился я, хотя долг призывал рассказать о находке старейшинам. – Все испугаются. А вынести разом и страх, и засуху нам будет нелегко.
К возвращению в стойбище мы сговорились молчать. Каген вернется в мир белых людей, не сказав никому ни слова. Я не раскрою секрета даже предкам в рисунках на стенах пещеры. Стыдно признаться, мне тоже сделалось страшно.
Вскоре