Эдель всю ночь слушала бы сладкую игру гостя, но ногам её надоело мечтать. Человек же и вовсе забыл, что он на земле. Чарующая мелодия преследовала его с утра, теперь кажется, что этот день был создан ради неё. Ничто не даст ей утихнуть. Но, почуяв затылком дыхание, Человек отрывает руки от клавиш. Он глядит перед собой, боясь обернуться.
– Простите, не удержался… Странное дело, – улыбается Он, – я не играл множество лет, но руки до сих пор помнят. Я всегда любил музыку, мне пророчили великое будущее. Мама говорила, что мои руки созданы для того, чтобы сердца людей таяли…
Абсолютная тишина делает слова Человека особенно печальными.
– Вы, вероятно, хотите знать, что вышло в итоге? – спрашивает Он. – Бесконечный стук колёс, рёв мотора и шум помех – такими симфониями кичится наше время. До чужой груди ныне трудно достучаться музыкой, даже кулаком – не сразу. Но на деле я сам виноват. Возможно, в руках моих было бы больше смысла, если бы я научил своё сердце таять.
Эдель сжимает плечи Человека с такой силой, с какой стиснула бы себя, если бы жутко хотела отогнать дурную мысль.
– Сыграй мне ещё… – шепчет она. По голосу её змеёй бродит цепь.
Музыка, кажется, не утихала, Человек касается клавиш, чтобы подкрасить её повисший над головой дух. Только Он ловит ритм, по груди спускаются тёплые ладони. Стоило им добраться до живота, Человек вздрагивает, как от удара плетью.
Он отпрыгивает от инструмента, желая убежать как можно дальше, и продолжил бы бегство, если бы не печальный треск… Под ступнёй Человека – расчленённое небо.
Он бросается к пазлу, спеша вернуть тому прежний вид. Пальцы неумолимо дрожат в попытках сшить яркий небосвод. Закончив, Он возвращается к Эдель, чей взгляд приклеился к мозаике. Её хрустальные глаза тускнеют с каждой секундой, словно готовы вытечь под давлением петли. Смотреть на девушку невыносимо, Человека увлекает моросящий дождь, а, когда Он оборачивается, дыхание Эдель горящим ножом проносится по щекам. Ногти впиваются в спину, губы льнут к кадыку. От тепла Эдель по телу бежит холодок.
– Кто тебя так? – спрашивает она.
Её коготь легко справляется с верхней пуговицей рубашки, освободив приставшие на шее царапины. Шрамы – страшащие борозды на Его коже. Эдель излучает заботливую взволнованность, капля искренности в ливне фальши. Человек слеп в страстном желании веры и, на секунду потеряв внимание, чувствует скользящий по шее язык. В этот момент Ему становится так неуютно, так мерзко, Он пятится назад, не боясь раздавить что-либо, голова спускается под воротник рубашки, желая спрятаться в панцире.
– Я совсем забыл о кофе… – бормочет Он и убегает в сторону кухни.
Встав у живучего кофейного душка, Он даже не думает касаться чашки.
Эдель… Что она вытворяет? Каждое движение вычурно, взмах руки хамски врёт взгляду. Кто-то точно управляет ею, кто-то жестокий, чужой.
– Что-то не так? – доносится из-за плеча.
То