– Бабушка, я понял, кем хочу стать!
– Кем же, внучек?
– Я хочу стать ветеринаром!
– А почему? Ведь раньше ты хотел быть изобретателем?
– Раньше я думал, что можно изобрести машину времени, но с моим конструктором это тяжело, а животных можно и без деталей лечить! Я не хочу, чтобы они умирали от болезней! Им ведь тоже очень страшно, бабушка…
– Да, внучек, от болезней умирать страшно, но так бывает, что даже врачи не могут ничего сделать, и тут уж ничего не поделаешь.
Бабушка всыпала в кастрюлю капусту, затем картошку и принялась помешивать. Рядом с кастрюлей на другой конфорке стояла чугунная сковорода с медленно переваливающимися в сливочном масле луком и морковью. Скоро и они провалятся в кастрюлю. Я знал. Кухня наполнялась запахом капусты и лаврового листа. По радио передавали погоду. Дожди.
– Хорошо, поливать не надо будет, сможешь с дедушкой на рыбалку пойти! Рыбу сможете опять засолить.
– Ура!
Я подскочил с места и побежал в комнату собирать вещи для поездки на дачу. Тогда еще я не мог представить, что существует нечто, что может быть вкуснее соленых окуня и ерша.
«Я буду лечить от смерти!» – думал я про себя, пряча коробочку с крючками для удочки в боковой отдел своего рюкзачка.
Сумай. Убежим вместе.
Сумай – моя собака. Ротвейлер, породистый, с коротким черным хвостом и длинным розовым языком. Вместе мы играли в войну. Я расставлял солдатиков, вдыхал в них боевой клич, а он сминал их. Этот сильный ротвейлер мог вытащить меня из коридора в зал на канате. Локти моей рубашки тогда нагревались, а щеки краснели. Я любил, когда Сумай тянул меня по полу, будто мы где-то на северном полюсе спасаемся от вьюги. Он был самой большой игрушкой. Больше грузовика, на котором умещались все мои солдатики, и Пьера Ришара по телевизору. Сумай всегда поддавался.
Если мы были на улице – мы бегали. Он с палкой, я с водяным пистолетом. Он всегда обгонял, но потом возвращался, и мы снова бежали рядом. Набегавшись, я падал в траву. Падал и он. Мы валялись, я чесал Сумаю его золотой живот, мечтал убежать из дому и жить на воле без воспитателей и этих дрессировщиков, пытавшихся научить сидеть за несколько шариков корма. Я спрашивал:
– Убежим вместе?
Но Сумай только преданно смотрел на меня, показывал довольный язык и продолжал утыкаться своим мокрым носом в мою шею, чтобы я продолжал его чесать.
И вот мама вошла заплаканная, с пустым поводком. Я сразу все понял, забыл, что должен атаковать пешку, щеки мои покраснели, из носа закапало. Сумай, Сумай…
Его сбил грузовик. Сумай пытался его обогнать. Он вечно пытался всех обогнать… Тогда его выгуливала мама, а я сидел с соседкой. Учил играть ее в шахматы. Хотя толком и играть-то в них не умел.
Похоронили его