Наконец, в-четвертых, имя героини – Элиза – явный и безусловно узнаваемый знак сентиментальной прозы. С этим именем (Элиза, Элоиза, Луиза, а в русской традиции Елиза или Лиза) связана особая культурная традиция, корнями уходящая в европейское средневековье. Начало ей было положено в XII веке в переписке философа и богослова Пьера Абеляра с его возлюбленной семнадцатилетней Элоизой. В ответных письмах Элоизы впервые в европейской литературе соединяются понятия «любовь» и «свобода», в противовес «несвободе» – браку и монастырю. Строки, которые мы приведем ниже, предвосхитили главную тенденцию в развитии европейского романа и опередили время на 400–500 лет:
«Бог свидетель, – пишет Элоиза, – что я никогда ничего не искала в тебе, кроме тебя самого; я желала иметь тебя, а не то, что принадлежит тебе. Я не стремлюсь ни к брачному союзу, ни к получению подарков… И хотя наименование супруги представляется мне более священным и прочным, мне всегда было приятней называться твоей подругой, или, если ты не оскорбился, – твоею сожительницей или любовницей» (Абеляр, 67).
Шестьсот лет спустя Жан-Жак Руссо написал роман о страсти, служащей извинением нарушению семейных приличий и религиозных догм. Название романа – «Юлия, или Новая Элоиза». Преемственность литературной традиции подчеркивала и избранная Руссо форма романа-переписки. После выхода «Новой Элоизы» имя Элизы-Лизы стало символом любви, разрывающей сеть традиционной морали и светских «приличий» (Топоров).
Что же до Натальи Павловны, то ее упорное стремление дочитать роман до конца говорит по крайней мере о двух вещах. Первая: она отчасти отождествляет себя с Элизой – героиней сентиментального романа, и скорее всего видит в семейной жизни препятствие для «подлинной» и «высокой» любви. Вторая: поведение героини во всех последующих сценах будет во многом определяться теми стереотипами, которые намертво утвердились в сентиментальной прозе XVIII века. В частности, ухаживание в ней предполагает длительный процесс, обширную переписку, тайные свидания, долгие беседы, робкое, а затем пылкое, но «в рамках», проявление страсти, борьбу «долга» и «чувств» и т. д.
Ироническое отношение Пушкина к сентиментальной прозе отчетливо видно из его письма к брату Льву, написанному за год до «Графа Нулина», в ноябре 1824 г.: «…читаю "Кларису", мочи нет какая скучная дура!» (X – 110). Имелся в виду один из самых знаменитых романов XVIII века «Клариса, или История молодой леди, показывающая бедствия, проистекающие из непредусмотрительного отношения, как родителей, так и детей к браку». Этот эпистолярный роман Сэмюэля Ричардсона, написанный в 1747–1748 гг., предвосхитил явление сентиментализма и был читаем всю вторую половину XVIII в. В начале XIX в. такие романы (но, прежде всего, «Новая Элоиза») имели беспрекословный авторитет в России. Приведем лишь два свидетельства глубочайшего влияния романа Руссо на умы русских