– И ты? – недоверчиво спросил Олежка.
– Ну «мы» – в смысле русичи! Я, говорю, стоял про запас! В запасе, смыслишь? Ну тут сеча такая пошла, что ор на всю Вселенную, а в небе уже стервятники кружат – добычу учуяли, наши кони хрипят, мы в бой просимся, а Глеб ревет: «Стоять! Стоять! Не сейчас!» Бают, что в засадном полку то же самое Боброк своим воинам орал. И стрелы, стрелы, стрелы нам на головы! Ну, и начали ордынцы передовой полк теснить. Нашлись у нас и такие, што с мокрыми портами бежали с поля боя… По правде, конницы у татар имелось больше – а конный татарин страшен, это пеший он валок. Чуть княжеские хоругви не захватили, еле отбились. А потом как латные фряги внапуск пошли, так весь передовой полк пал – весь, не шутя говорю! Лег, как скошенное сено! Ну и дал Глеб Брянский сигнал, и как понеслись мы татарву сечь! Центр назад отодвинули, но наше левое крыло ворог-то к Непрядве погнал, бают, личный тумен Мамая, да тыл засадному полку и подставил! И как молвил Боброк-Волынский: «Теперь наше время!», и как ударил по нему, и резал и топил бесермен в Непрядве сотнями! А потом, видя такое, все татарское войско побежало! И гнали мы их пятьдесят верст до реки Красная Мечь! А сам Мамай, видя такое, терзаемый печалью и гневом, воскликнул: «Велик Бог христианский!», и бежал за остальными.
– Ну скажи! – кряхтел возбужденный хозяин, его супруга также внимала не дыша.
– Ты сам, што ль, Мамая слышал? – удивился младший древоделя.
– Нет, но народ так бает… Помыслите! Всего убили два с половиной десятка князей и восемь сотен бояр! А я… Ну, што я? Мы в бой пошли конницей напрямки по трупам и чужих, и своих… Кто и живой еще оставался, а мы – поверх. Кровь лилась, как вода, на десять верст вперед, лошади не могли ступать по трупам, ратники гибли под копытами… – Андрей положил ладонь на глаза и замолчал. После паузы продолжил: – Молодой я был, глупый, славу себе хотел неземную добыть. Меня-то уже отличали, а почему я в запасе оказался – сказали, вот Клобук в быстрой сече незаменим, а на долгий бой сил не хватит. Значит, хотел наверстать. И, вправду, мах направо, мах налево, лишь бы ухи собственному коню не отрубить – сколько ворогов положил, я и не ведаю. Только и читаю сквозь зубы: «Упование мое – Бог, прибежище мое – Христос, покров мой – Дух Святый», «Упование мое – Бог, прибежище мое – Христос, покров мой – Дух Святый», прямо по кругу, больше ничегошеньки упомнить не могу, и рублю, рублю, рублю… Но в горячке от своих оторвался, вперед смотрю – неприятель уже не бежит, назад гляжу – наших нет никого. И взял фрязин в сверкающих латах арбалет, да пустил в меня болт… А какой у меня был конь! Нет, какой конь! Никогда уже не будет такого коня! Бедокур его звали! Так заслонил меня Бедокур, верно говорю! Почуял стрелка, встал на дыбы, и в грудь железную стрелу принял! И упал замертво, да и я вместе с ним!
– Ужасть! – вскрикнула маманя и перекрестилась.
– Енто што! – воевода схватил кружку и сделал несколько добрых глотков. Оторвавшись и выдохнув, продолжил: