Широкое распространение получила благотворительность, соединившая православную идею милосердия с европейской идеей общественного служения. Уже в начале века насчитывалось 4,7 тысяч обществ для помощи бедным и 6,3 тысячи странноприимных заведений. Благотворительные общества были созданы при большинстве больниц и учебных заведений. В Петербурге были хорошо известны Общество столовых, чайных и домов трудолюбия, Общество попечения о бедных и больных детях «Синий крест», Общество для пособия бедным женщинам. Как указывает знаток вопроса Галина Ульянова, лишь четверть бюджета системы общественного призрения шла из казны, от земств и городов, а остальное покрывалось добровольными пожертвованиями[135]. В сфере гражданской активности активно заявили о себе женщины, составившие костяк сети благотворительных, педагогических, культурных ассоциаций.
В добровольные общества было вовлечено около 5 % совершеннолетнего мужского городского населения[136], и немного меньше – женского. «Конечно, по сравнению с Западной Европой и Северной Америкой, сеть эта в обширной и куда менее урбанизированной империи была более разреженной, а количество членов ее на душу населения – явно меньше, – пишет американский историк Джозеф Брэдли. – Но ассоциации играли слишком важную роль, чтобы ими могло пренебрегать тогдашнее правительство Российской империи – или… историки сегодня»[137].
В России жили люди 140 национальностей, причем русские составляли только 43–46 %. Православными числилось 70,8 % населения, католиками – 8,9 %, мусульманами – 8,7 %. При этом наиболее существенно для нашей темы то обстоятельство, что многие народы национальных окраин вступали в тот период развития раннего индустриального общества, в тот этап Нового времени, когда, как и в Западной Европе, начинали поднимать вопрос о возможной национальной государственности. Повсеместно наблюдался подъем национальных чувств и движений, что, в свою очередь, питало и великорусский национализм, выдержанный на принципах сохранения России как единого и неделимого государства. Страну ожидало серьезное испытание на разрыв из-за роста национального сознания на окраинах. Однако, как я постараюсь показать ниже, ни в одной из национальных окраин (за исключением оккупированной немцами части Польши) к Февралю 1917 года не было протестного потенциала, способного бросить вызов стабильности в стране в целом.
Следует подчеркнуть, что в социальной структуре России мы пока не обнаружили ничего, что объективно толкало бы страну к разрушению. Более того, страна существовала как единый живой организм. Россия, русский мир были уникальной, неповторимой, самобытной цивилизацией. «Святая Русь не легенда и не метафора, – напишет в 1918 году известный публицист Валериан Муравьев