– А ну, связать ему руки, – скомандовал верховой казак. – Узнаем, какой ты мирный человек.
– И еще узнаем, из-под какого ты обрыва, – уже по-ингушски добавил Ази.
При этих словах Дауд невольно вздрогнул. Он вспомнил свой разговор с Соси. Только ему Дауд говорил про Бердыкель.
Значит, Соси – доносчик! Правда, и Гойберд был там, только он на такое не способен. Ах мерзавец этот Соси!
Когда Дауд, уже связанный, шел под конвоем казаков, Ази сказал:
– Из-за Суламбека, сына Гаравожа, пирстоп душу из меня тянет, теперь вот тебя нелегкая принесла!
– Пристав тянет, да вытянуть не может душу твою, а я ее вытрясу из тебя. И не только из тебя, еще из этой продажной суки, что живет вон в том дворе, – кивнул Дауд в сторону дома Соси.
– Ну, это мы еще посмотрим. А сейчас давай поторапливайся, там тебя ждут.
– И ты жди меня! Не забывай! Я еще вернусь за вашими душами…
Свесившись с седла, казак плетью стеганул Дауда по голове.
– Молчать!
Дауд обернулся, увидел в воротах Хусена.
– Хусен! Я вернусь! Скоро! Казак ударил еще раз.
– Сволочь, тебе же приказали молчать!
Дауд больше ничего не говорил. Казаки заторопили его. Впрочем, если он даже и сказал что-нибудь, все равно не услышать было из-за приближающегося зикара.
Улицы в Сагопши прямые, как натянутые нити. И главная улица, пересекающая все село, тоже прямая. Толпу, что возвращается с похорон, было видно еще издалека.
Казаки с Даудом свернули в другую сторону. Может, побоялись встречи с таким множеством людей?…
С кладбища возвращались еще быстрее, чем туда шли. И зикар звучал теперь уже совсем непротяжно, а очень даже отрывисто, торопливо как-то…
– Ла иллах, улилах, ла иллах, улилах… – выкрикивали люди и прихлопывали в ладоши.
Впереди толпы отдельно шли двое. Они особенно истово хлопали в ладоши и словно пританцовывали.
Так все вошли во двор. И оттого, что в доме уже было тесно, туда не заходили, сомкнулись в кружок и прямо тут, во дворе, еще продолжали песнопение.
Скоро люди разошлись, но вечером опять пришли. Только теперь их было не так много и все поместились в доме. Два-три старика уселись на нарах, а остальные расположились в кружок прямо на полу – кто на войлоке, кто на циновке – и снова начали зикар.
Хусена постепенно совсем сморило, и он еле слышал голоса и даже почти не почувствовал, когда мать на руках вынесла его в сени и уложила на шубу Беки.
…Посреди двора стоял белый петух. Хусен хлопнул в ладоши, и петух взлетел на плетень и… закукарекал. Ему отозвался другой, со двора Соси, потом еще и еще. Скоро пели петухи во всем Сагопши. И в этом крике Хусен вдруг услышал голос отца: «Не оставляйте меня!» Кто-то подошел и положил руку на плечо Хусену. Мальчик поднял голову.
«Тебя