Вот почему они с наслаждением читали о «тайнах высшего общества» и черпали из бульварных газет убеждение, что у богатых, знатных и знаменитых тоже не все гладко, что и эти столпы общества прогнили насквозь.
Мона сбежала домой, но, как выяснилось, этого было недостаточно. Чтобы спрятаться, ей следовало бы уйти в затвор.
Мир настойчиво стучал в ее дверь. Беспрерывно звонил телефон – ее осаждали фотографы, репортеры, рекламные агенты, театральные антрепренеры. Все надеялись что-то от нее получить, как-то использовать ее новообретенную славу в своих целях.
Несколько дней на звонки отвечала миссис Вейл, а Мона, лежа на кровати у себя в спальне, рыдала над письмом, которое могло бы рассказать всем этим людям историю куда более простую и человечную, чем им хотелось услышать.
Но вряд ли их заинтересовала бы такая обыкновенная, старая как мир история – о девушке с разбитым сердцем, девушке, любящей мужчину, которому она больше не нужна.
Однако юное сердце упруго – разбить его нелегко. Несколько дней Мона рыдала и мечтала умереть – а затем утерла слезы, разорвала письмо Лайонела на мелкие кусочки и, в приступе романтизма, отправилась с ним на развалины старинного замка.
Здесь она раскинула руки – и белоснежные клочки бумаги, подхваченные легким ветерком, закружились вокруг нее, словно лепестки отцветших цветов.
Потом Мона накрасила губы алой помадой, вздернула подбородок – и вышла на поединок с целым светом.
Одним из первых ей встретился Майкл.
Как и все остальные, он неверно истолковал и ее смех, и беззаботно-равнодушный тон в разговорах о происшедшем, и нежную улыбчивую красоту, ничем не выдававшую ее тайного горя.
Он сурово ее осуждал, и каждое его слово жалило израненную душу Моны, словно удар кнута.
Она насмехалась над Майклом, жестоко его «отбривала»; и в то же время что-то в ней страстно желало, чтобы он понял ее и пожалел.
Но Майкл ничего не понял, а больше Мона ни к кому не могла обратиться за утешением.
Вот почему, когда в деревню, рыча мотором, распугивая голубей на крышах и кур во дворах, въехал на сверкающем гоночном автомобиле Нед Карсдейл, Мона поспешила ему навстречу.
По крайней мере, это друг, который ее не осудит! Друг, взявший на себя труд разыскать ее и приехать за ней сюда.
– Возвращайся в Лондон, – предложил он. – Зачем ты здесь торчишь?
– Не знаю… – ответила Мона.
В самом деле, она уже не понимала, зачем вернулась в деревню. Зачем плакала над письмом, обрывки которого унес ветер. Зачем слушала Майкла и позволяла ему причинять ей боль.
– Возвращайся! – сказал Нед, и она согласилась.
Он сказал, что друзья не понимают, куда она пропала, что без нее на самых шикарных вечеринках стало скучно, словно на похоронах, – и она не слушала больше ни уговоров матери, ни ворчливых упреков няни.
Она