Бараки, пятиэтажки, несколько серых панельных высоток. Огромные пыльные газоны. Мертвые светофоры. Продовольственные ларьки забраны решеткой. На тротуарах с колясками юные мамы. Пьют пиво, болтают с такими же малолетками, вчерашними одноклассниками.
– Михал Геннадьич! – мне хочется расшевелить режиссера. – Дядя Миша!
Но после вчерашнего тот угрюмо отмалчивается.
«Пазик» сворачивает в рощу и скатывается к пристани. Речная линза огромна и покрыта рябью, чей стальной цвет физически передает ощущение холода.
У причала катер.
– Наш?
Степанов, сощурившись, разглядывает линялый триколор:
– Да, можно.
Когда мы затаскиваем аппаратуру, доска прогибается и скрипит.
– По одному!
Это кричит из рубки капитан.
Они со Степановым громко шепчутся:
– Ты говорил, их будет восемь.
Капитан, молодой парень, вопросительно смотрит на меня. Я показываю: негритят осталось шестеро.
– Водитель с машиной, не едет.
А про осветителя они знают.
Спустив кофры в трюм, наши вылезают на палубу. Витя и оператор, пока есть связь, названивают подружкам. Техник щелкает камерой: река, катер, как переносят краном шпалы.
– Старые, для дачи, – комментирует Степанов шпалы. – Распродажа.
Канат летит на борт, из-под кормы выстреливает струя. На фоне белой пены хорошо видно торфяной цвет воды. Облака приземисты и, отражаясь в воде, бесконечно увеличивают пространство.
Когда выходим в море, сырой ветер обжигает лицо; пора в трюм. Внизу уже устроился Витя, а скоро спускаются остальные. Ни вчера, ни сегодня никто не спрашивает, что стало с осветителем. Как он там. А мне сказать нечего, нам еще работать. И мы просто сидим, прижавшись друг к другу, чтобы не замерзнуть.
– Если