– Ну, тогда понятно, почему у парня здоровье было хлипкое и почему они с ним так носились, – чувство вины никуда не денешь, – вздохнул Крячко. – А вот ему на них было наплевать! Видимо, у него так и не прошла обида на них за то, что из-за их преданности Родине девять лет в приюте прожил, он и родителями-то, наверное их, не считал. Думаю, специально назло им все делал: и гулял напропалую, и таких дружков себе выбрал. Девочке-то легче было – все-таки до пятнадцати лет с мамой-папой жила, а вот парню досталось. Зато теперь понятно, откуда у Попова такая выдержка – представить страшно, как его там ломали, чтобы к предательству склонить. Уму непостижимо, как он все это выдержал! О женщине я вообще не говорю! Редкая мать такое выдержать сможет! Ее же постоянно сыном шантажировали! Да ей при жизни надо памятник ставить! Как, впрочем, и ему!
– Я сейчас же позвоню Попову и извинюсь, – сказал, поднимаясь, Гуров, но усиленно смотрел в сторону, чтобы не встречаться ни с кем взглядом.
– Ты, Лева, к нему больше близко не подойдешь! – шарахнув кулаком по столу, рявкнул Петр. – Ты его имя вообще забудь! И молись с утра до вечера только о том, чтобы он твое забыл! Ты, Лева, зарвался! И я, старый дурак, хорош! Все воротник тебе подставлял! Лучший из лучших, блин! Да, ты сыщик от Бога! Но только есть настоящие люди, которые свою славу достойно несут, а из тебя с некоторых пор дерьмо фонтаном хлещет. Тебе стало плевать, кто перед тобой! Ты всех остальных людей за быдло держишь! Кто дал тебе это право? Ты себя кем стал считать? Ты на что надеешься? Что у тебя Болотин за спиной? Как ты там сказал: «Членов много, а Гуров один. Я не пропаду, а со мной и ты со Стасом»? Да я теперь с тобой на одном гектаре не сяду! И на Болотина не больно-то надейся! Вот уж кого ты подставил, так подставил! Выпендриться решил! Показать, что круче тебя только вареные яйца! Я, мол, на всех вас с прибором положил! Мне все – хрен по деревне! Так еще неизвестно, как ему самому его слова отольются. Или ты забыл, как и не таких, как он, по жизни тонким слоем размазали! И следа от них не осталось! И имен их уже никто не вспомнит! Попову только слово сказать, и тот же Болотин к нему на цырлах прибежит, в глазки заглядывать будет и хвостом вилять – простите, мол, дурака необразованного! На колени бухнется и будет лбом в пол колотить, чтобы грехи свои отмолить!
– Петр! Успокойся, а то тебе с сердцем плохо будет, – тихо проговорил Крячко.
– А то мне сейчас хорошо! – воскликнул Орлов. – Мне, Стас, так хреново, что и выразить не могу! Даже мата не хватает! В общем, так! О Попове больше никому ни звука, ни ползвука! Справок не наводить, вопросов не задавать, разговоры пресекать! Хватит мужику и того, что на его долю выпало, нечего его имя трепать! А теперь иди, Гуров, отсюда к чертовой матери, с глаз моих долой и до шести часов не показывайся – видеть тебя не могу!
Гуров и Крячко вышли из его кабинета, как побитые собаки, хотя Стас, в общем-то, ни в чем виноват не был, но из солидарности