– Только взгляни на это, старик, – сказал мне папа со своим странным акцентом. – Только взгляни!
Выше деревьев, выше деревянного ограждения площадки для зрителей, огромный даже по сравнению с большой палаткой авиаторов, прошитый серебром шар профессора Мартина испускал мягкое сияние. Он покачивался на ветру, пока зазывала перечислял его достоинства, а профессор готовился к взлету. Шар, казалось, существовал в каком-то противоположном измерении; громадной перевернутой каплей завис он над землей, ежесекундно порываясь взмыть в небо.
– Боже праведный! – пискнули рядом. Мои родители никогда бы такого не сказали. Подобные фразы я слышал только от няни. – Боже праведный, что это?
Меня терзал тот же самый вопрос. Очарованный парком, я совсем позабыл об окружающих людях. А там, рядом со мной, стоял самый удивительный их представитель – обыкновенный мальчик.
Я знал, что я другой. Отец усадил меня в своем темном кабинете и, сквозь завесу сигарного дыма, объяснил, что ко мне доктор приходит чаще, чем к другим мальчикам, поскольку я, по его словам, «чем-то околдован». Мама, чья нежность выражалась словами «старичок» и «медвежонок», однажды утром, обрызгивая себя духами с запахом магнолии, объяснила, что я не похож ни на кого в мире, ни на одного мальчика, ни даже на папу, когда тот был маленьким, ни на слуг, ни на повара – ни на кого. Правда, такое говорят всем детям: вы замечательные, вы неповторимые, вы уникальные. Однако я знал, что был действительно особенным, поскольку слуги шептались обо мне слишком много, а однажды, когда я спрятался в подвале, протиснувшись за доски, я услышал беседу няни и Мэгги: горничная причитала, как ей жаль, что я родился «таким славным, но таким изувеченным».
А здесь, приветливо поглядывая сквозь облака пыли, стояло нечто, чем я не был. Рядом был рыжий мальчуган, одетый как и подобает маленькому человечку, в мягкой черной шляпе с крошечными полями и потертом костюме, который явно не меняли с самого утра, его изрядно помятую ткань покрывали шерстяные катышки. Мальчик смотрел ясными голубыми глазами и морщил клубнично-розовый нос – подарок от вчерашнего слишком страстного солнца. Трудно сказать, что он обо мне подумал. Но я счел его самой причудливой диковинкой, которую когда-либо видел. Я знал, что так выглядят все маленькие мальчики – каждый день я видел их из окна, важно сидящих на скамейке или в голос перекрикивавшихся с друзьями, – но я даже не думал, что вблизи они такие уродливые. В то время как под моим крепко сбитым телом скрипели ступеньки и качался гамак, этот мальчишка напоминал птичку или мешок с косточками, его конечности сгибались совершенно непостижимым образом, словно восточные коробочки, что бесконечно складываются и раскладываются, подчиняясь хитро соединенным