– Наверняка там же ты слышала, что русалки лунной ночью выходят на берег и соблазняют женатых мужчин, – усмехнулась лирха, откладывая в сторону тарры и устраивая подбородок на сцепленных в замок пальцах. – Знаешь, иногда я удивляюсь тому, сколько разных историй и сказок напридумывали люди, чтобы объяснить необъяснимое или перестать бояться непонятного. А с русалками все не так просто, как кажется на первый взгляд. Они уже не люди, но еще не совсем нечисть.
– А кто же? – Я привстала, чтобы сделать поярче огонек светильника, отчего тени на колышущихся войлочных стенках фургона стали только гуще и четче. Лирха глубоко вздохнула и отвела взгляд.
– Ведьмы, когда-то заключившие договор с водяной нечистью. Несчастные, в общем-то, женщины, которых жажда силы, власти или любви пригнала в полнолуние к заветному водоему, к озеру или пруду. Русалки никогда не рождаются из проточных вод, но жить могут рядом с любой рекой или ручьем. Вода становится их сутью и жизнью, они могут провести ночь на дне озера и с рассветом выплыть на поверхность обновленными и помолодевшими. Могут управлять дождем и туманом и даже вывести реку из берегов, затопив посевы и дома.
Ровина ненадолго прервалась, села ровно и зябко потерла ладони друг о друга.
– Ясмия, внученька, достань мне теплую шаль из сундука, прохладно становится. Видать, зима совсем близко подобралась, вот и ноют старые кости, как есть, заморозки чуют.
Я торопливо поднялась с большой, набитой овечьей шерстью подушки, пробралась в дальний угол фургона, где стояли легкие плетеные сундуки, изнутри выстланные провощенной кожей. Такие были почти в каждой повозке – удобные и легкие, не пропускающие воду, их делали ромалийцы долгими зимними вечерами. Часть оставляли на нужды табора, а остальное продавали. Очень ценились на рынках эти ромалийские сундуки: возить в таких товары, особенно полотно, гораздо удобней, чем в тяжелых, окованных железом коробах. Да и стоили плетеные сундуки куда дешевле.
Пальцы нащупали мягкую шерстяную паутину, извлекая на свет лампы светло-серый платок, больше похожий на кружево из воздушных, пушистых ниток. Тонкую, почти ничего не весящую шаль, в которую я могла закутаться почти целиком, можно было с легкостью протянуть через обручальное кольцо, а грела эта «паутина» почему-то лучше хорошего осеннего плаща.
– Держи, бабушка Ровина. – Я подошла к лирхе, осторожно накрывая ее плечи шалью, будто княжеской мантией, и села рядом, стараясь поймать задумчивый взгляд «зрячей» женщины. – А русалки могут жить среди людей или только у воды?
– Могут и среди людей жить, – задумчиво ответила лирха, снимая со стопки верхнюю тарру и кладя ее рядом с первой «рубашкой» вверх. – Но только если привяжут к себе человека.
– Надолго?
– Навсегда. – Взгляд ромалийки становится жестким, холодным, тонкие черные брови сдвигаются к переносице. – До самой смерти привязанный к русалке человек живет за двоих. Быстрее