– Ты что приехала-то? В самом деле ко мне? – спросил Нестеров, садясь за стол напротив девушки.
– Точно к тебе. По поручению Серафимы. Ждет ответа.
– Странно! – воскликнул Нестеров.
– Может быть, и странно. Наказала она съездить к тебе. Просит простить ее.
– То есть как простить? – не понял Нестеров.
– Как? Я не знаю. Просит простить ее, забыть обо всем, что произошло, клянется, что будет верной тебе до гроба. Не сладилось у нее с профессором. Жуткий жадюга. Даже сахар выдает ей по счету. Три ложечки утром, три вечером. Полнеют, мол, с сахара. Не написала бы об этом родная сестра, никогда бы не поверила, что могут жить на земле такие уроды.
– Ну и ну, – грустно усмехнулся Нестеров.
– И ужасно ревнивый… Пишет, что щиплет ее, как гусь, чтоб синие подтеки были на лице и шее… Об этом она, конечно, не велела тебе говорить… Так как, Миша, простишь или…
– Нет, Ириша, не прощу. А если б и простил на словах, то солгал бы. Сердце такое не простит. Неужели тебе-то это не ясно? Ты же всегда была у нас умницей.
– Мне, Миша, ясно, а Симку жалко, сестра все-таки. Запуталась она, жертвой своей красоты стала, дура.
– Прости, Ириша, иначе не могу. И продолжать этот пустой разговор не имею желания. Давай поговорим о другом.
Но говорить о другом Иришка не захотела. Она вскочила и выбежала опрометью из дома. Нестеров в окно долго смотрел ей вслед. Плечи ее вздрагивали, и он понял, что она оплакивает легкомыслие и неверность старшей сестры тяжкими слезами осуждения.
А перед сумерками к Нестерову пришла Лида. Она вошла в дом шумная, нарядная, с модной прической, в тесном костюме, плотно облегавшем ее высокую, слегка вытянутую фигуру, перехваченную в талии и потому напоминавшую стрекозку. Вместе с ней в холостяцкий дом Нестерова ворвались запахи духов и кремов.
– Миша, я так по тебе соскучилась, – сказала Лида и, отодвигая с грохотом табуретку и скамейку, бросилась к Нестерову, обняла его и принялась целовать в губы.
«Что это она? Неужели влюбилась? Вот уж некстати», – пронеслось в голове Нестерова, и он попытался освободиться от объятий Лиды. Но она вновь придвинулась к нему и, схватив его за руку, прижала ее к своему сердцу.
– Я как подумаю, Миша, что приехал ты сюда нз-за меня, из-за Степиных наказов, мне становится горько и больно… И я не знаю… что сделать, как поступить, как жить дальше, чтобы ты понял всю мою благодарность тебе…
– Вот сядь-ка, Лида, и послушай. Я ведь приехал с территории Тульчевского… Провел там неделю, – сказал Нестеров и, подхватив Лиду под локоть, подвел ее к столу и усадил на табуретку.
Только теперь, отойдя на несколько шагов от Лиды, он рассмотрел ее костюм. Костюм был сшит из кителя и брюк Степана. «Вот как она! Не успела еще утихнуть боль от войны, а она уже наряжается, спешит понравиться. А ведь могла бы сберечь, навсегда сберечь