– Вот попробуй подыми эту землю в одиночку! На первой же десятине живот надорвешь, за десять лет столько не сделаешь, сколько мы за месяц своротили!
Бастрыков подошел вплотную к коммунарам. Никто не удивился его возвращению, не прервал работы. Тогда он поднял руку, громко сказал:
– Соберитесь-ка, братаны, ко мне!
Его услышали не все, но те, которые услышали, передали из уст в уста дальше, и по всей поляне прокатилось:
– Кончай! Председатель к себе зовет.
Смолкли топоры, пилы, люди бросили наземь инструмент, скинули с плеч рогули и сушины, не донеся до костров. Бастрыкова окружили, недоумевая, смотрели на него и настороженно и вопросительно. Вид председателя не обещал ничего доброго: голова взлохмачена, бородка торчит клиньями, в руках – беспокойство: то лягут на грудь, то вскинутся, как крылья птицы при взмахе.
– Не все швы, братаны, прочно сшиты на нашей коммунарской рубахе, – заговорил Бастрыков. – Лопнуло в одном месте. Скажу вам – удивитесь, не поверите… Лукерья-то… Вот так устроила! Мужа не дождалась, ни мне, ни кому другому не сказалась, уплыла неведомо с кем и неведомо куда. Прихожу на кухню – ее нет, я к шалашу – и там нет. Смотрю, весь стол углем исписан. – Бастрыков на память, но не пропуская ни одного слова, передал прощальное «послание» Лукерьи. – Как прочитал я, заспешил к вам…
Бастрыков обвел взглядом собравшихся, всмотрелся в чумазые от дыма, от земли, от золы, от смолы, вспотевшие лица, в настороженные, застланные потом и усталостью глаза.
– Пожалкуем, братаны! Отменная стряпуха была!
– Ей наша коммуна что хомут с гвоздями! Грудь колет!
– Умаялась бедняга! Таку ораву попробуй накорми!
– Работы много навалил, Роман! Сам себе спуску не даешь, ну и других к земле гнешь! Поослабь вожжу!
– Что вы заныли о ней? Не от работы она! Тереха ей поперек горла пришелся… лупил ее!
– По тебе, Бастрыков, она сохла – давно заприметили! Другой бы приласкал. А ты кремень!
– Тетка у нее попадья была! В ней та же гнила закваска.
– Не бреши, Митяй! Житуха ее – нужда и слезы, слезы и нужда.
– Когда в шеренге боец падает, остальные солдаты ближе друг к дружке встают.
– Да ты что, на войне, дядя Иван?! Окстись!
– Тереха приедет, а его бабы след простыл.
Бастрыков прислушивался к говору, стараясь понять, глубока ли рана, нанесенная коммуне. Когда все выговорились и шум стал стихать, Бастрыков снова поднял руку.
– Вот что, товарищи и братаны, хочу сказать; хулить Лукерью вдогонку не стану. Старалась она. А одного старания мало. Понятие должно быть, ради чего стараешься. Тогда сколько работы ни наваливай, все ее будет мало. Призываю к понятию всех. В коммуне каждый живет ради других, а другие